Ее величество была в комнате, предназначенной для частных приемов. Аспасия ожидала этого, как и вина, и сладостей, и любезностей, полагающихся знатной гостье. Точно так же сделала бы она сама.
Но она не ожидала, что будет чувствовать себя так спокойно. В конце концов, к чему-то она притерпелась. Она начала привыкать к одиночеству. Что ж! Правда, потребовалось немало сил и времени.
Феофано отставила чашу в сторону, едва пригубив. Сложив руки на коленях, она смотрела на Аспасию. Ее пристальный взгляд показался бы вызывающим, не будь он так мечтательно мягок.
— Я говорила правду, — сказала она, — когда приехала сюда. Ты прекрасно со всем справилась.
— Хотя все было без твоего ведома и согласия?
— Ты всегда делала то, что тебе хотелось. Тебе захотелось исцелить этот город. Едва ли я могу быть этим недовольна.
Голос Феофано был спокоен, лицо безоблачно. Аспасия поставила свою полупустую чашу и откинулась на спинку высокого резного стула:
— Я не знала, что буду делать, пока не начала делать.
— Твое сердце знало.
— Наверное, так, — проговорила Аспасия. Она помолчала. Феофано тоже молчала. — Я приехала сюда, потому что сюда уехал Исмаил. Я осталась здесь, потому что не видела смысла следовать за ним дальше. Он считал, что мы должны уважать твои желания. Он всегда был лучшим слугой, чем я.
Феофано не нахмурилась и не вздрогнула, услышав имя Исмаила. Она сказала:
— Ты рождена не для того, чтобы быть слугой.
— Бог знает, для чего я рождена. Но знаю, что не для мирной жизни. И не для святости.
— И не для царствования, — сказала Феофано, — хотя ты можешь, когда захочешь.
— Нет, — подтвердила Аспасия, — не для царствования. Я вижу, что нужно сделать, и умею заставить людей это делать. Но мне это не доставляет удовольствия.
— Что же доставляет тебе удовольствие?
Аспасия не ожидала такого вопроса. Она взглянула на Феофано. Феофано смотрела внимательно, темными ласковыми глазами. Взвешивая каждое слово, Аспасия заговорила:
— Я люблю заниматься врачеванием. Я люблю чинить сломанное, лечить больных. Я люблю читать, когда есть время, люблю думать и полагаю, что я философ.
— И больше ты ничего не любишь?
— Ничего, — отвечала Аспасия.
Феофано опустила глаза. Лицо ее было неподвижно, словно лицо мраморной статуи.
— Он оставил тебя.
— Он сильнее меня, — сказала Аспасия.
— Он мудрее, — заметила Феофано.
— Ты же понимаешь, — сказала Аспасия, — что это мало что меняет. Я не выйду замуж ни за кого, кроме него. Я не буду близка ни с кем, кроме него. В этом я могу поклясться.
— Я никогда не считала тебя развратной.
— Я не развратна, — сказала Аспасия.
Щеки Феофано залились краской.
— И даже с ним. Если бы он был христианином, если бы вообще можно было как-нибудь…
— Это неважно, — сказала Аспасия. Она устала; устала от всего этого. — Он уехал. Я жалею, что огорчила тебя. Больше этого не будет. Чего бы ты ни захотела от меня, скажи, и я сделаю.
— А чего бы попросила ты?
Исмаила, сказала бы Аспасия, если бы была глупой. Она покачала головой.
— Ничего, кроме твоего прощения. Я никогда не переставала любить тебя.
Феофано не была готова к этому разговору. Возможно, она никогда не будет к нему готова. Она чуть заметно покачала головой:
— Что прошло, то прошло. Нас ждет весь мир, и впереди много времени. Я была бы рада, чтобы ты всегда оставалась его частью.
У Аспасии не было слов. Ей было нужно не это, не эта холодная любезность.
Она внезапно поднялась, не думая, помимо воли. Она опустилась у ног Феофано и положила руки на колени императрицы. Феофано смотрела на нее с непонятным выражением.
— Госпожа моя, — сказала она, — Феофано. Можем ли мы начать все снова? Я плохая слуга, но, какова бы я ни была, я отдаюсь твоей воле.
— Я принимаю тебя, — сказала Феофано. Она взяла Аспасию за руки. Руки ее были холодны, но они постепенно теплели в руках Аспасии. Она подняла Аспасию и поцеловала. Это не был поцелуй мира, но перемирия и начала примирения.
Аспасия хотела уйти, но Феофано еще не закончила.
— Я подумала, — сказала императрица. — Тебе не подобает быть просто моей прислужницей. У тебя должно быть что-то собственное: положение в этом королевстве, уважение и, если говорить о более земных материях, доход. — Она опередила протесты Аспасии. — Я знаю, что ты зарабатываешь врачеванием. Это почти то же, что торговля, если бы ты не получала от этого удовольствия, я бы сказала, что это недостойное тебя дело. Нет, Аспасия. Ты должна занять приличествующее положение. Прежде чем покинуть Кельн, я определила на твое имя одно поместье. Оно не очень велико, но процветает и всего в трех часах езды от Магдебурга.