Он ничего не сказал. Он ел аккуратно, со своими изящными арабскими манерами. Когда с ним заговаривали, он отвечал по-саксонски с арабским акцентом. Он ни разу не повернулся, чтобы взглянуть на нее, когда она проходила по залу, суетливо и взволнованно.
Делать было нечего. Ей пришлось сесть за стол. У нее исчез аппетит, она только выпила вина. Конечно, оно сразу ударило ей в голову. А может быть, тому виной было его присутствие. Его не должно было быть здесь. Он не мог быть здесь. Сейчас она откроет глаза, и будет утро, и все окажется сном.
Все закончили есть. Аспасия должна была остаться в зале и побеседовать с гостем, пока женщины уберут со стола и расставят все по местам. Со спутниками Исмаила все было просто: они уже нашли общие темы для разговора с мужчинами, а девушки заинтересовались солдатами, один из которых был весьма недурен собой, а другого украшали многочисленные шрамы. Он им говорил, что получил их на войне. Не на этой, последней, а на предыдущей.
Ее голос нарушил молчание. Поскольку стол убрали, Исмаил устроился так близко к огню, как только мог.
— В такую погоду, — сказал он, — и сам морской дьявол взвоет.
— Германская погода, — отвечала Аспасия, — говорят, в Англии еще хуже.
— Хуже некуда. — Он протянул свои тонкие руки к пламени, поворачивал их, согревая.
— Это императрица послала тебя?
Он не вздрогнул, не запнулся, даже не взглянул на нее.
— Она не запретила мне ехать.
— Ты ее видел?
Он кивнул:
— Она здорова. Она не нуждается во мне. Иначе бы я остался. — Он помолчал. — Ей нужно было бы только прислать за мной, и я бы сразу пришел. Я ее не оставлю.
Аспасия вся кипела. Она стиснула руки на коленях и сжала губы.
Он снова уселся на свой стул. Он выглядел великолепно невозмутимым. Блеск в его глазах был просто отсветом огня.
— Зачем ты приехал? — спросила Аспасия. Требовательно. Почти ненавидя себя за это.
— Куда еще мне было деваться?
— В Египет.
Он резко покачал головой.
— Тогда Рим. Аахен. Магдебург.
— Ни в одном из этих мест не было тебя.
Он сказал это по-арабски. Его родной язык, который они сделали языком своей любви в стране, где никто другой не знал на нем ни слова.
Она отвечала по-саксонски:
— А как же моя честь?
— Тебе хранить ее, — сказал он опять по-арабски. — Если ты отошлешь меня, я уеду.
— Если… Это ты оставил меня, — сказала она по-арабски. — Не я.
— Я думал, что смогу быть сильным. Я был глупцом.
— Да.
Он взглянул на нее. Первый раз с тех пор, как вошел в ворота. Ее бросило в жар, в холод и снова в жар.
— Если ты скажешь, чтобы я уехал, — сказал он, — я уеду.
— А если скажу, чтобы остался?
Его щеки стали темнее, чем это предусмотрела природа.
— Ее величество сказала… что бы ты ни сделала, кроме разве измены короне, это место принадлежит тебе. Она никогда не отберет его у тебя.
У Аспасии перехватило дыхание.
— Ты думаешь, мне это так важно?
— Не для твоего решения, — сказал он, — нет. Может быть, для твоего душевного равновесия.
— Там, где ты, не бывает равновесия и спокойствия.
— Тогда я уеду, — сказал Исмаил.
Она поднялась. Неожиданно она почувствовала себя совершенно разъяренной.
— Не говори этого. Этого не говори. Никогда. Ты слышишь меня?
— Я слышу, — отвечал он. — Я не оставлю тебя снова. Если только ты сама этого не захочешь.
— Значит, ты никогда не покинешь меня.
— Иншалла, — отвечал Исмаил.
24
В эту осень и зиму в душе Аспасии царила весна. Они с Исмаилом жили сначала во Фрауенвальде, а на Рождество при дворе. Феофано ничего не сказала, когда Аспасия приехала в Магдебург вместе с Исмаилом; серый мул и арабская лошадь шли рядом в привычном согласии. Аспасия сама тоже не касалась этого предмета. Молчание было достаточно красноречивым; и присутствие Исмаила в свите императрицы не вызывало вопросов.
Феофано была снова беременна. Аспасии казалось, что это ее не особенно радует. Но она надеялась и осаждала небо молитвами о ниспослании ей сына. Ее муж тоже часто молился вместе с ней. Он возвратился из Франции с массой новых идей, главной из которых было отправиться в Италию.
— Настало время, — говорил он, — поглядеть, что делается в другой части моей империи. Франки больше не придут. Мятежники сидят за крепкими решетками. На востоке защитников достаточно. Когда наступит лето, я перейду Альпы и напомню итальянцам, что у них есть император.