Казалось, она даже стала выглядеть получше. Во всяком случае, не хуже.
К середине дня деревьев стало больше. Впереди был лес. Если повезет, их пристанищем на эту ночь станет небольшой замок на берегу реки, впадающей в Рейн. Аспасия не помнила названия замка и имени хозяина. Люди здесь говорили на еще более непонятном германском, чем в Саксонии. Попадалось много незнакомых слов. Говорили, что это слова из языка викингов, хотя уже лет пять нападений не было. Об этом позаботился Оттон.
Феофано сидела спокойно. Казалось, она задремала. Аспасия наблюдала за ней с возрастающим беспокойством. Она горела от жары, но казалась бледнее, чем обычно. Намного бледнее. Пальцы ее сжимались и разжимались на коленях.
Исмаил придержал лошадь возле носилок. Нагнулся, положил ладонь на выступающий живот. Ее глаза широко раскрылись. В них вовсе не было сна.
Он поднял легкое покрывало, которое она набросила на колени, — в эту жару, когда даже священники настолько оставили скромность, что ехали верхом или шли в одних рубашках или, уж совсем бесстыдно, в подштанниках, Феофано пыталась сопротивляться. Он не обратил на это внимания. Он увидел расплывающееся пятно и понял, что оно означает. Отходили воды. Ребенок вот-вот родится.
— Когда? — свирепо спросил он.
Она подняла голову, голос был еле слышен:
— Только что. В течение этого часа.
— Дура. — Он нашел взглядом Аспасию. — Иди скажи его величеству, что надо остановиться.
— Не надо, — начала Феофано.
— Тихо, — оборвал ее Исмаил.
Это ее шокировало. Она повиновалась.
Место для стоянки было совсем неподходящим, но те, кто знал дорогу, говорили, что немного дальше можно будет расположиться достаточно удобно. Оттон приказал ускорить движение. Исмаил подчинил и его.
Наконец, добрались до прогалины, достаточно просторной, чтобы установить палатку императрицы. По приказанию Исмаила большая часть свиты отправилась дальше, чтобы добраться до замка у реки и получить у его хозяина возможную помощь. Остались Оттон, стража, пара священников и несколько женщин, которые могли быть полезны.
Исмаил, как всегда в критические моменты, был спокоен. Он стал бы отрицать, что этот момент — критический. Женщины рожают каждый день.
Но не императрицы, хотела напомнить ему Аспасия. И не в палатке среди леса, когда над головой гремит гром, а вокруг мечется взволнованный император.
— Если бы я мог хоть что-то сделать, — твердил он.
— Иди отсюда, — сказал ему Исмаил с грубоватой снисходительностью. — Молись. Поспи, если сможешь. Понадобишься — позовем.
Оттону пришлось удалиться. Исмаил вошел в палатку, вполне довольный собой. Там было только несколько женщин, все толковые и умелые. Их выбрала Аспасия.
Он даже улыбнулся.
— Мне пришло в голову, — сказал он, — что могло быть много хуже. Здесь нет никаких толп суетящихся придворных. Никакой тесноты и духоты. Есть чем дышать.
Феофано засмеялась, изумив остальных.
— Так ты простишь мне мое упрямство?
— Ну нет, — ответил Исмаил. Но он не сердился на нее. Он внимательно осмотрел ее, кивнул. — Ты справишься. Слава Богу, ты не из хрупких цветочков.
— Македонская порода, — отвечала она. — Она крепкая. Приспособлена для этого.
Это было ужасно и великолепно. Каждая женщина, рожая дитя, смотрит прямо в лицо смерти.
Аспасии, которой не суждено было самой родить живого ребенка, довелось вести со смертью долгую борьбу. Солнце медленно клонилось к западу. Наступала ночь. Пришел император, он беспокоился, но его опять прогнали.
— Можно подумать, — пробормотала Аспасия, — что это его первый, а не пятый ребенок.
— Мужчины, — сказала Феофано, прежде чем очередная схватка скрутила ее, так что ей уже на хватало дыхания для разговора.
— Должен же быть какой-то способ попроще, — сказала она много позже.
Исмаил поднял голову.
— Если найдешь, не поленись рассказать нам.
Она засмеялась, у нее перехватило дыхание. Она устала и была вся мокрая. Аспасия обтерла ее. Смелая девочка. У нее всегда было легкое сердце и острый язычок, как раз тогда, когда другая бы кричала и плакала. Она не кричала. Только иногда охала, чтобы отвлечься от боли.
— Думаю, мне бы надо походить, — сказала она.
Ей помогли подняться. Ее сразу же скрутило чуть ли не вдвое, но она не захотела ни лечь, ни сесть.