- Что это? Катя, что с вами? - Катя очень милая, скромная краснокрестовская сестра, и мы дружили с ней, смеется, заливается, не может остановиться. Хотела пройти несколько шагов, споткнулась, обеими руками обняла столб на балконе; стоит, хохочет, а двинуться не может.
Весь отряд - сестры, братья милосердия - все были вдребезги пьяны. Только потом мы узнали, что забродивший виноградный сок чуть ли не пьянее вина.
Ждали начальника. К нашему счастью, злая докторша уже ушла к себе. Полнера любили, но боялись, он был очень строг. Что если он увидит весь свой персонал в таком состоянии?
Из всего отряда только заведующий хозяйством и я не были пьяны. Мы стали поспешно разводить и укладывать всех своих товарищей спать. Едва-едва успели, приехал Полнер.
- Где же все? - спросил начальник, оглядывая пустую столовую и террасу, где обычно до позднего вечера засиживалась молодежь.
- Спать пошли, устали от жары...
Старый земский врач-хирург назначил меня в операционную помогать опытной хирургической фельдшерице. Я была счастлива, что вышла из-под начальства злой докторши и она, наконец, лишилась садистического удовольствия меня мучить.
Ранения были тяжелые, турки употребляли разрывные пули дум-дум. Трудно было привыкнуть к ампутациям. Держишь ногу или руку и вдруг ощущаешь мертвую тяжесть. Часть человека остается у тебя в руке. "Сестрица, - с надеждой, боясь ответа, обращается ко мне молодой красивый казак, очнувшись от наркоза, - а ногу-то оставили, не отрезали, пятка чешется..." Как ему сказать? Большие черные глаза смотрят на тебя с надеждой, мольбой...
И, узнав правду, сильный могучий красавец-казак, закрыв лицо руками, рыдал как ребенок.
- Сестрица... как же я теперь? Дуня-то моя... Дуня... не будет калеку любить... уйдет... а ребята... чем зарабатывать буду?!
- А ремесла никакого не знаешь?
- Знаю, сапожник я... Может, заработаю как-нибудь, А как ты думаешь, Дуня моя разлюбит, не захочет со мной жить?
- Коли стоящая Дуня твоя, она еще больше любить и жалеть тебя будет!
А через неделю он веселил всю палату и громко, заливистым тенором пел свои казацкие песни.
В турецкой Армении
В Игдыре мы оставались недолго. Отряду было приказано выехать в Каракалису Алашкертскую - 100 с лишним верст в глубь Турции - в Турецкую Армению.
Пригнали транспорт верблюдов, они должны были доставлять в Каракалису продовольствие и керосин для отопления форсунок в палатках.
Наше выступление было назначено через несколько дней. Все обрадовались, лихорадочно готовились к отъезду. Я решила приобрести собственную лошадь. Приводили курды и армяне нескольких лошадей, но они мне не подходили. Единственный жеребец, в которого я влюбилась, был слишком молод - трехлетка. Он не выдержал бы переходов через перевалы. Я не могла оторвать глаз от этого белого с черным ремнем вдоль спины арабского жеребца. Я никогда не видела белых лошадей. По-видимому, только арабы, и то редко, бывают белой масти. Как влитой, спокойно сидел на нем старый, смуглый, с белой бородкой курд в полосатом шелковом халате и белой чалме, сдерживая нервно бившего копытом араба, покрытого ярким ковровым потником.
Ах, как мне хотелось его приобрести! Если бы не боязнь, что он не выдержит длинных переходов, перевалов, купила бы его. Но эта лошадь, с лебединой шеей, раздувающимися ноздрями, нервно танцующая на месте, не была создана для работы. Мне пришлось купить другую, выносливую простую лошадь, которую я позднее променяла на прекрасного, серой масти кабардинца, на котором впоследствии и сделала все переходы по Турецкой Армении.
Длинный и странный был караван. Нагруженные верблюды, весь персонал сестры, врачи - все верхом, многие, не умеющие ездить, сидели на лошадях - по выражению кавалеристов, - как собака на заборе.
А вечером на стоянках не могли ни ходить, ни сидеть от боли в ногах. А я только посмеивалась... Недаром отец меня приучил ездить верхом с 6-летнего возраста.
Весной, когда в горах еще лежал глубокий снег, нельзя было и думать о повозках.
Наш начальник Полнер, видимо, тоже чувствовал себя верхом на лошади прескверно. Вывернувши носки ног, согнувшись в седле, ехал Полнер на своей лопоухой, с отвислой губой кобыле. Он был кабинетный человек, старый земец, общественный работник. Наездник был плохой, но он никогда и виду не показывал, что он устал или что у него болят ноги и спина. Выдержка у него была колоссальная.
Немного страшно было переправляться через бурные реки. Широко разлились полноводный Евфрат и его приток, через которые пришлось переправляться. Я даже не заметила, как лошадь отделилась от земли и поплыла. Сильным течением нас отнесло далеко в сторону, и, как ни поджимала я ноги, они промокли выше колен.
Слева вдали сиял на солнце снеговой покров Арарата, и дальше, утопая в туманной мгле, виднелись цепи снеговых гор. Подъем. Выше, выше. Склоны гор голубые, покрытые незабудками, но незабудки не такие, как у нас в Тульской губернии, а крупные, точно искусственные. Дикие нарциссы, тюльпаны...
Чингильский перевал. Выше, выше. Становится холоднее. Снега. Местами лошадь проваливается по брюхо. Слезаю, чтобы облегчить коня, кувыркаюсь в снегу... Спуски, подъемы, дикая горная природа, ни одного жилья, ни одной живой души... Вдруг голос: "Здравствуйте, сестра!" У скалы, вправо от меня, группа казаков в пап?хах с белым верхом и черкесках держат лошадей. Среди них высокий, с правильными чертами лица, смуглый, в черкеске и пап?хе генерал "Здравствуйте, сестра!" Я осадила лошадь, стою, смотрю на него вопросительно. "Я генерал Абациев, женат на вашей троюродной* сестре. Вы ведь Толстая?" Я никогда не встречалась с ним, но много о нем слышала. Он был одним из самых храбрых генералов, осетин, Георгиевский кавалер со всеми Георгиевскими крестами и Георгиевским оружием. Про него рассказывали, что он никогда никого и ничего не боялся. Во время боя, стоя на горе во весь свой громадный рост, на виду у неприятеля, он командовал войсками.
Генерал ехал по направлению к Игдырю, но штаб-квартира его была в Каракалисе, куда и направлялся наш отряд.
* * *
Чингильский перевал позади. Опять жара, долина покрыта густой травой. Множество цветов. Бурные речки, мостики с гранитными перилами. Изредка попадаются на нашем пути развалины громадных мраморных и гранитных зданий. Храмы, может быть? Что было здесь раньше? Кто здесь жил, кто строил эти храмы?
Из-под земли бьют горячие и холодные источники... Вода пузырится, из некоторых ямок идет пар. В одной из них, видимо, в полном блаженстве, сидит смуглый, с бронзовой спиной армянин.
Какое природное богатство! Какой прекрасный край и какая дичь!
Жилищ мало, только изредка, как будто из-под земли, вьется тонкой струйкой дым. Это жилища курдов и армян. Они под землей. В верхнем этаже скотина: коровы, овцы, а внизу, в подвалах, - семьи. Под землей теплее, меньше надо топлива.
Каракалиса Алашкертская - грязная, немощеная греческая деревня. Несколько небольших убогих домов, в них разместились военные. Самый большой двухэтажный дом занимает генерал Абациев со своим штабом.
Разбиваем палатки под больных, раненых, персонал.
Сестер не хватает. Едва-едва справляемся. Раненых мало, но свирепствуют все формы тифа - брюшной, сыпной и возвратный.
Иногда не хватало питания, если почему-либо задерживался караван верблюдов.
Верблюды были единственным транспортом, доставлявшим нам продовольствие, керосин для отопления форсунок и почту. Верблюдов ждали с нетерпением, и, когда из-за гор появлялся длинной цепью караван, их встречали с восторгом: "Идут, идут, верблюды идут!"
Верблюды шли спокойно, медленно, с аккуратно притороченными к бокам грузами. Грузы должны точно взвешиваться - ровно по 4 пуда с каждой стороны. После разгрузки верблюды ложились правильными рядами, деловито пережевывая корм своими маленькими ротиками.