Уличный свет отбрасывал мерцающие отблески на чернильные воды канала. Артюр Рюфен наверняка был одним из бомжей, живущих на набережных, которые спят у воды, подальше от машин. Может, он там и умер, рядом со своими товарищами по несчастью. Потом его тело оказалось в больнице Святого Фелиция на столе патологоанатома, затем в том кошмарном бассейне. Кто украл у него руку?
От усталости ей померещилось, что в канале плавает тело. Но это оказалась всего лишь ветка и запутавшийся в ней пластиковый пакет. «Мой мозг рассыпается на куски», — подумала она, продолжив свой путь. Она решила отдохнуть на Пассаж-дю-Дезир до возвращения Ингрид. По дороге она повторяла слова утешения. Ингрид такая сильная и осторожная. С ней ничего не должно случиться. Нужно лишь запастись терпением.
Завтра как можно раньше надо позвонить художнику в далекую Германию и попробовать что-нибудь из него вытянуть, прежде чем он бросит трубку. Но зачем эти церемонии, стоит ли ждать? Она набрала номер. Звонок, щелчок автоответчика. Эрик Бюффа всех приветствовал. Он был временно недоступен и предлагал оставить сообщение. Его голос был таким же жизнерадостным, как у Ингрид. Анатомические атласы не отбили у него вкус к жизни. Лола подумала, не оставить ли ей сообщение, затем нажала на отбой. Чувствуя себя, как никогда, тяжелой, она пошла по улице Винегрие.
19
Что-то в этих стихах Корнеля находило отклик в мыслях Лолы. Дочь Мориса была удивительно похожа на другую женщину, но какой же была настоящая Алис? Романтичная, раненная жизнью девочка? Экзальтированная особа с тяжелым характером? Или законченная неврастеничка? Не связано ли исчезновение Ингрид с ее похождениями детектива-любителя, а вовсе не с этой рукой в холодильнике? А что, если обе истории связаны друг с другом? Она положила на место антологию драматургии, подаренную Ингрид на день рождения.
От размышлений ее отвлек звонок мобильника. От голоса Бартельми душа ушла в пятки. Только что подняли машину, упавшую с набережной Генриха IV, в ней обнаружили утопленницу без документов. Ее описание соответствовало внешности Ингрид Дизель. Лейтенант запнулся, извинился…
Лола молча отключила аппарат. Она прижала сердце рукой, чтобы оно не разорвалось. Какая-то ее часть сохранила способность рассуждать. Ингрид под водой в машине? Абсурд! Она не ночевала дома, вот и все. Заснула у медбрата, который предложил ей свой кров, прежде чем отправиться на дежурство в больницу Святого Фелиция. Карли солгал: Ингрид провела ночь в его постели. И сейчас он готовит ей крепчайший кофе, нечто в испанском духе, и рассказывает, что жизнь прекрасна, как ее наивная улыбка.
— Ингрид, — выговорила она, вставая.
Ноги были словно ватные. Они подгибались под ней и горели. Сердце вырывалось из груди, кровь стучала в висках. Она вышла из квартиры, встала перед лавкой старьевщика, глядя на ужасную руку с пальцами в кольцах. Ей представилось, как она бьется о витрину, раня лицо осколками.
Улица, люди. Она пошла к «Красавицам». К Максиму. К единственному, кого ей хотелось видеть живым и невредимым. Все другие парижане могли немедленно умереть.
Скоро она будет в ресторане. И там ее ждут объятия Максима. Его голос. Его тепло. И глоток домашнего вина. Прямо сейчас. Лола упрекнула себя за мысли о выпивке в такую страшную минуту, остановилась возле продавца газет, чтобы перевести дыхание. Там был один покупатель, знакомый мальчишка, сын ее парикмахера. Торговец и ребенок уставились на нее. Сейчас они полезут к ней со своим дурацким участием. А ей захотелось крикнуть, чтобы они оставили ее в покое.
— ЛОЛА! ЭЙ, ЛОЛАААААА!
Она бежала к ней. Спросила, в чем дело. Лола прислонилась к прилавку и несколько раз глубоко вдохнула утренний воздух, который еще никогда не казался ей таким свежим.
— Что с тобой? Ты бледная, как луна.
— Не говори мне о луне. ТОЛЬКО НЕ ЭТО!
— Чего ты злишься?
Лола позвонила Бартельми: больше не за чем переворачивать вверх дном весь Париж и сходить с ума от беспокойства, утопленница с набережной Генриха IV не была неблагодарной, бессовестной Ингрид Дизель.
— Что за история с утопленницей?
— Девушка, которую я приняла за тебя, черт тебя побери совсем! Как же ты меня напугала! Я готова была Богу молиться. Мое картезианство едва не испарилось.
— Мне правда очень жаль.
— Где ты была?
— У тебя.
— У меня?
— Тимоти меня уволил.
— Ах ты!
— Этот мерзавец Монтобер все испортил. Я страшно расстроилась. Пошла к Бену. По дороге поняла, что это глупо. Тогда пошла на набережную Жемап. К счастью, Диего не было дома.
— Да уж, к счастью. А потом?
— Пришла к тебе, ключи ты мне дала, чтобы я поливала цветы в твое отсутствие. Странная мысль, у тебя же одни кактусы, и ты никогда не уезжаешь…
— Ближе к делу, Ингрид.
— Заснула, поджидая тебя. Как ни странно, мне хорошо спалось…
— Ты имеешь полное право сама не знать, чего ты хочешь, но ради бога, не заражай других своим безумием.
— Мне срочно понадобилось чье-нибудь сочувствие. А потом взбрык чувства собственного достоинства напомнил мне о тебе. Я подумала, что ты сумеешь меня ободрить. А правда, ты-то где была?
— В таких местах, которые ты и знать не желаешь. А под конец у тебя, черт возьми. Будь добра, больше так никогда не делай. И потом, сделай милость, замени-ка «взбрык» на «всплеск».
За час до официального открытия «Красавиц» Лола и Ингрид сидели за столом в любимом ресторане, и американка наблюдала, как бывший комиссар с увлечением поглощает вторую порцию саварена. Максим Дюшан готовил его по старинке, четырехгранной формы и со взбитыми сливками, посыпанными ванилью. Это выглядело восхитительно, но Ингрид не хотела есть. Она ковырялась в своем телячьем рагу под белым соусом, хотя Лола называла ее преступницей; рагу так хорошо пахло гвоздикой, что заслуживало лучшего обращения.
— Это мой метод поощрения творческой мысли, Ингрид. Когда мне в голову приходит хорошая мысль, я вознаграждаю себя пирожным. Это система дрессировщика и тюленя. Только я играю обе роли сразу.
— Что за хорошая мысль?
— Помогая Максиму колдовать над его идиллическим рагу, я вдруг вспомнила, что это любимое блюдо нашего любимого психоаналитика.
— Антуана Леже?
— Конечно, кого же еще?
— И что?
— Я его пригласила. У бедняги был пациент, и он не смог прийти к завтраку, но обещал поторопиться.
— Не надо было начинать без него.
— Еще чего! На радостях, что ты нашлась, у меня проснулся волчий голод. Голод, который не терпит.
— А зачем ты пригласила Антуана?
Лола переплела пальцы на животе и с нежностью наблюдала, как Антуан Леже со своей обычной элегантностью доедает рагу. Он запивал его водой, по мнению Лолы, совершенно напрасно, но в четырнадцать часов психоаналитик ожидал еще одного пациента. Это был сложный случай, в котором можно разобраться только на трезвую голову. Поэтому она потягивала хозяйское вино вместо Антуана, зная, что пьет слишком много, но бывают такие дни и особенно такие ночи, после которых требуются исключительные меры.