- Но взялся же откуда-то, - протянул командир, немало такими этнографическими познаниями удивленный.
- Сейчас спросим.
- Ты говоришь на их языке?
- Я финн, вообще-то, - сварливо напомнил Сорьонен. – А если это настоящий саам, он тоже в некотором роде финн. Хоть и монголоидный.
Саам невозмутимо наблюдал, как они продираются к нему через ставшие особенно непроходимыми торосы. Ковальский спотыкался и едва не падал раза четыре, один раз все-таки свалился и ушиб колено об острую льдину, и еще несколько раз был пойман доктором заранее. Сам медик пер через ледяные глыбы с упорством сохатого и кажется, совсем от этого не уставал. Командир даже задумался, а что он вообще знает о финнах кроме сауны и пресловутых анекдотов о медлительности и тугодумии. Ни медлительным, ни тупым Сорьонен уж точно не был, зато философски относился к холоду и полярной ночи, умел пить и под настроение даже мог показаться веселым. А еще в Арктике чувствовал себя, очевидно, как дома, чему Ковальский, происходивший с Волги, особенно завидовал в нынешних условиях.
Между тем доктор громко поздоровался с саамом, очевидно, по-фински.
Саам замахал в ответ рукой в меховой вышитой варежке и откликнулся на чистейшем русском:
- Заждался вас совсем! Где ходите?
Перед самыми уже обломками Ковальский опять упал, да так неудачно, что кажется, подвернул лодыжку. Теперь наступать на левую ногу не хотелось совсем, но виду он не подавал, и все-таки доволок себя до места. Эскимос спокойно их дождался, а потом скатился с глыбы, на которой до этого восседал языческим идолом, и принялся жать руки.
- Долго же я вас ждал! Замерз совсем! – причитал он.
- Ну, как уж смогли, - неловко отозвался командир. – Спасибо скажите, что вообще долетели.
Эскимос фыркнул:
- Ты, Маруся, вечно краски сгущаешь!
- Маруся? – опешил Ковальский. – Какая еще Маруся?
Объяснять ему никто ничего не собирался. Сорьонен во всяком случае его как-то уже так называл, но соглашаться на подобное обращение командир все-таки не собирался. Впрочем, стерпел – важнее было, куда подевались французские ученые, ну или то, что от них теперь осталось.
- Потом, - подтвердил его мысли доктор. – Мэй, что тут было?
- Я их не ждал, - не стирая с лица радостной улыбки, отозвался эскимос.
Оказывается, звали его Мэй. Интересно, это было имя или фамилия?
- А они взяли и прилетели. Только шаманов среди них не было, сам видишь. Поэтому дорогу найти не смогли.
- И что с ними стало? – заинтересовался Ковальский.
- Ну как, что? Где-то по дороге потерялись, - так, словно это совершенно будничное явление, с легким раздражением пояснил Мэй, - Самолет прилетел, а они нет. А самолеты сами приземляться не могут. Вернее могут, но только так, - и он широким жестом обвел обломки, демонстрируя результат неконтролируемой посадки.
- То есть тел тут нет и не было, - подытожил доктор. – А я тебе, товарищ командир, говорил.
- Если бы ты мне так это объяснил, я бы точно не поверил, - себе под нос отозвался Ковальский. – Давай хоть самописец возьмем.
- Это можно, - хмыкнул Мэй. – Вот он.
И протянул Ковальскому искомую коробку, обгорелую и побитую, но скорее всего, вполне пригодную к расшифровке. Неглупый, но все-таки довольно формализованный мозг командира наотрез отказывался воспринимать эскимоса или кто уж он там, знающего, что такое бортовой самописец. Впрочем, смог же он как-то объяснить причины катастрофы, да так, что несмотря на очевидный абсурд ситуации, Максим сразу поверил.
- Так зачем ты нас звал? - вдруг спросил Сорьонен, совершенно не заинтересовавшись самописцем. – Мог ведь сам прийти.
- У тебя там в больнице место нездоровое, - скривился Мэй. – Не могу туда зайти. И тысяча тысяч шаманов не могут. Плохое место.
- Это точно, - поддакнул Ковальский, которого и самого, в чем бы он никогда перед бойцами не признался, больница тоже пугала до одури.
- Пойдемте, чаю попьем, - предложил эскимос. – Я тут недалеко палатку поставил. Истомился вас ждать!
Глава 19
На чай, и вообще на любую пригодную к питью жидкость, Ковальский был совершенно согласен. Опираясь на руку Сорьонена, который был какой-то смурной и задумчивый, пошли они через торосы за гору, где краснела палатка Мэя.
Палатка оказалась и не палатка вовсе, как сперва издалека показалось Ковальскому, а самая настоящая юрта, хоть и маленькая. Юрты, насколько помнил командир, вообще были побольше, а в этой едва уместились они втроем – особенно трудно пришлось Сорьонену, рост которого приближался к метру девяносто. Сам Максим тоже не отличался миниатюрностью, но хотя бы смог в юрте сесть, не скорчившись, как эмбрион в материнской утробе.