Тот в молчании пристально рассматривал сидевшего на скамье старика.
Наверно, эта скамья была сделана для стариков; во всяком случае, только когда на ней сидел старик, она выглядела как положено.
Когда он отвернулся, глаза Майет были открыты и глядели на него. Она легко вскочила.
— Тот, случилось что-то плохое?
С первым звуком её голоса музыка старого арфиста резко оборвалась, и на лице появилось беспокойство.
— К нам пришли, — успокоила его Майет, подходя к Тоту.
Старик ласково, но устало улыбнулся, поворачивая голову вслед её голосу, как головка цветка следует за солнцем.
— Что-то случилось? — повторила она.
— Что-нибудь плохое случается всегда, не так ли? — ответил Тот, пожав плечами, и зашагал по склону вверх, жалея, что девочка проснулась.
— Не знаю. Со мной не случается. Ты расскажешь мне?
— Ты должна уже знать. Корабли вернулись домой.
Шум в Большом дворе вновь и вновь радостно сообщал об этом земле и небесам, и сад не защищал от этого: его стены были недостаточно толстыми и высокими. Тот стремительно подошёл к беседке и, спотыкаясь, взбежал по ступенькам. Майет продолжала расспрашивать его из-за спины:
— Тот, это не всё.
— Да, это не всё. — Он кратко и напрямик рассказал ей о последних событиях.
— Но зачем она делает это? Я не понимаю...
— Она хочет, чтобы Египет забыл моего отца. Она хочет заставить всех считать, что он никогда не жил. Что я никогда не рождался.
— Но ведь она не может этого сделать! Ты здесь. Я могу дотронуться до тебя.
— И до чего же ты дотрагиваешься? — спросил Тот, слабо улыбаясь.
— До Тота.
— Да, до Тота! А кто это? Никто. Некто, кому дали имя Тот.
Майет медленно опустилась на верхнюю ступеньку.
— Я только некто, кого назвали Майет. Но я не никто.
— Разве? — негромко возразил он. — А кто же ты, малышка?
— Я — Майет!
Она говорила твёрдо, без сомнения в голосе. Она ещё ребёнок, думал Тот. Она не понимает. Он сел на ступеньку рядом с ней.
— Поверь мне. Ты тоже ничто. Разве ты не знаешь об этом? Она превратила тебя в ничто в самый час твоего рождения... Теперь она должна сделать это с моим отцом! Он ведь и твой отец, разве ты не чувствуешь этого?
— Тот, он этого не почувствует. Он мёртв.
— Но я не мёртв! — воскликнул Тот. — Всё, что она делает с ним, она делает со мной! — Он опять встал, не в силах усидеть на месте, и добавил: — Нет, он почувствует. Она сделает его ещё более одиноким, чем когда-либо прежде. Люди будут ходить мимо его гробницы, по его гробнице — даже не зная, что он там лежит... Египет забудет о том, что он жил!
— Не думаю, что он возражал бы против того, чтобы его забыли. Я думаю, что он предпочёл бы именно это.
Тот поглядел на неё сверху вниз. Она взяла кусочек глины из цветочного горшка и что-то лепила на ступеньке, уткнув подбородок в колени; волосы как шёлковая накидка закрывали лицо. Он мог видел только кончик носа и мохнатые ресницы одного глаза.
— Почему ты так говоришь? Ты знала его? Помнишь его?
— Совсем немного. Но один раз я запомнила очень хорошо. Иена принесла меня сюда, в сад, а он был здесь. Я немножко посидела у него на коленях — он всё время дрожал...
— А что он говорил?
— Он сказал: «Маленькая Мериет-Ра, возлюбленная Солнцем крошка. Забытая богами крошка». Он задавал мне какие-то вопросы, я что-то отвечала... Не помню что. А потом он сказал: «Слушай меня, Иена. Для неё лучше быть такой, какая она есть, — забытой. Ты понимаешь это, Иена? Никогда не пытайся напоминать им о ней. Пусть она остаётся в стороне от всего этого». — Майет серьёзно посмотрела Тоту в глаза. — Вот почему я думаю, что это не должно его задеть.
Тот промолчал. Его душа откликнулась на слова его отца, будто в них содержалось что-то очень важное для него, но он не мог понять, что именно. Он с тревогой обдумывал услышанное, не смея заговорить, чтобы не спугнуть осознание.
Конечно, это отец говорил с ним устами этого ребёнка.
«Лучше быть такой, какая она есть, — забытой...»
«Ничто не имеет смысла, мой сын, ничто не имеет значения. Пусть уйдёт твоя корона, твои друзья, твоя жизнь... Жизнь — борьба, а смерть — покой. Откажись от борьбы...»