– Гистинги могут разговаривать? – неожиданно для самой себя спросила я. – Все в Пустоши утверждают, что нет. И моя мама тоже.
Я была готова к тому, что капитан рассмеется или, того хуже, посмотрит с жалостью, как на девчонку, не бывавшую нигде дальше своей деревни. Но вместо этого он спросил, и по голосу было ясно, что он уже знает ответ:
– Ясень говорил с вами?
Я стряхнула снег с юбок. Отпираться было бессмысленно, учитывая, что со мной происходило несколько минут назад.
– Да.
Димери улыбнулся, почти незаметно приподняв уголки рта. Его рука, все еще лежащая на моем плече, разжалась.
– Такое бывает куда чаще, чем все думают. Главное, уметь слушать. Вы – дитя Пустоши, штормовик, связанный с Темными водами.
Я подозревала что-то подобное. Конечно, верить каждому слову пирата было глупостью, но прямо сейчас причин лгать мне не было. Дышать стало чуть легче.
– А вы слышите своего гистинга?
– Гарпию? – Димери засунул руку обратно в карман. – Иногда.
Пока этого вполне хватило, чтобы удовлетворить мое любопытство. Несмотря на головокружение, я стала соображать куда быстрее.
– Вы говорили, что я смогу пожить в гостинице, капитан…
Ветер, который я усмирила, снова усилился. Он растрепал волосы пирата, и пряди упали ему на глаза. За спиной у Димери виднелся город – его занесенные снегом крыши с торчащими дымоходами и спешащие куда-то жители. Я впервые заметила, что серый цвет глаз мужчины обрамлял зеленую радужку. Чем-то они напоминали глаза моей матери, да и мои собственные тоже. Странное сходство, но я не так давно покинула Пустошь, и многое мне казалось необычным.
– Тогда отведите меня, – сказала я, отгоняя ненужные мысли. – И я подумаю над вашим предложением.
Десятая глава
На краю Иного
МАГНИ, МАГНУС – маг, обладающий даром вызывать любовь и преданность окружающих. Этот дар считается одним из самых сложных и, возможно, самых опасных из тех, что подвластны людям. Примером выдающегося магни может служить сэр Уильям Кастон из Меррифолка, который в припадке безумия приказал пяти тысячам солдат идти на верную гибель в Белой пустыне Амбии во время Второй Мерейской войны. Утверждают, что каждый из этих солдат беспрекословно повиновался, отдав свою жизнь.
Измученный очередным днем вахты, я томился в гамаке, закрыв глаза и сложив руки на животе. Мое сознание то возвращалось в тело, запертое в клетке ребер, то перемещалось в Иное.
Я вздрогнул, сообразив, что оставил старую монету в кармане плаща, на рундуке. И ее нужно было взять, пока меня не поглотили Темные воды. Но усталое тело отказывалось двигаться.
Перед глазами мелькнуло видение: Мэри Ферт на палубе корабля напевает себе под нос:
– Колокол бьет, конец лета грядет…
А затем мелькнуло воспоминание из детства: я сидел рядом с Бенедиктом на скамье в кабинете, отделанном деревянными панелями. Брат прижимал к себе окровавленную руку – работа нашей тети. До меня доносился аромат кофе, старого дерева, воска, пудры для париков – так пах наш дядя, адмирал Джон Россер.
Я услышал голос адмирала:
– Ты старше, пусть даже на несколько минут. Ты в ответе за него и за его темную сторону. Мое имя будет защищать вас обоих лишь до поры до времени.
Потом я услышал дрожащий и слабый голос отца. Одна его ладонь лежала на моей щеке, вторая – на щеке Бена:
– Берегите друг друга, мальчики.
И, наконец, послышался голос матери. Свет свечей озарял ее лицо во тьме ночи.
– Мальчики, мои милые мальчики! Какими сильными вы станете. Как горд будет ваш отец, когда наконец-то вернется домой.
Я закрыл глаза, пытаясь отрешиться от воспоминаний. Тогда я еще не замечал отблеска безумия в ее глазах. Тогда еще не знал, что наш отец мертв, а ее разрушенный горем разум отрицает это.
Но в ту роковую весеннюю ночь, безлунную и темную, я смог предвидеть опасность. У меня был шанс спасти и Бена, и себя. Но я оказался слишком испуган, слишком доверчив, слишком…
– Преклоните колена, смиритесь… – донесся голос Мэри.
Я увидел ее на желто-красной шхуне Рэндальфа. Она была одета в плащ с откинутым назад капюшоном, и темная коса, растрепанная ветром, спадала на плечо.
Я проследил за ее пустым взглядом, устремленным к горизонту. Паруса, три яруса выцветшей на солнце ткани, поднимались, подобно волнам. Позади снежные облака роняли густые хлопья, приглушая розово-золотистый свет заходящего солнца.
В воде что-то шевельнулось. Существо с головой лошади и телом истощенной собаки отталкивалось от воды задними лапами, а когтями передних вспарывало гладь моря, оставляя бороздки пены. Оно двигалось над поверхностью так, словно глубина воды не превышала нескольких дюймов.
Существо не было видением, порожденным моим разумом. Гуден. Обитатель Темных вод. Мои глаза встретились с клубящимися, наполненными светом впадинами его глаз. Он с лязгом открыл челюсти и завыл.
И в то же мгновение картинка рассыпалась, словно кусочки пазла. Я вскрикнул и вывалился из гамака вместе с ворохом одежды. Да еще и с таким грохотом, что с трудом различил звон укатившейся монеты.
Я сел, задыхаясь от боли, и откинул волосы с лица. Никакого гудена не было. Только пот, покрывающий лоб, и холодный след, оставленный монетой между глазами.
– Капитан знает? – прозвучал голос Фишер из темноты.
Я издал придушенный стон и, пошатываясь, поднялся на ноги, сжимая ушибленный локоть.
– Проклятие, Фишер! Нечего подкрадываться!
– Слейдер знает? – повторила Хелена.
Я с трудом мог разглядеть ее в слабом свете дровяной печи и прикрытого куском ткани фонаря. Она была одета в форму, но стояла совершенно босая, в подвернутых до колен штанах.
– Он знает о монете?
Все еще не до конца придя в себя, я с трудом понимал ее слова.
– Прошу прощения?
Фишер нагнулась, подняла с пола блестящий кусочек металла овальной формы и подошла ко мне.
– Слейдер знает об этой монете? – четко, выделяя каждое слово, спросила она.
– Зачем ему? Это же ерунда, – пробормотал я.
Образ гудена все еще стоял перед глазами как тревожное, болезненное воспоминание. Мне пришлось приложить усилие, чтобы не выхватить монету. И было крайне неприятно видеть ее в руках у Фишер.
Монета сохраняла мне рассудок, о чем Фишер… Неужели она знала?!
– Это оберег. Получается, вы используете мерейскую магию, чтобы подавлять свой дар – тот самый, ради которого капитан держит вас на борту. – Фишер наконец отдала мне монету. – Неудивительно, что из вас получился никудышний видящий.
Я не успел что-то ответить. Как только монета коснулась кожи, видения окончательно исчезли, и я принялся глотать воздух большими, жадными глотками.
Одновременно меня озарило: монета не могла оказаться у меня на лбу сама по себе. Выходит, это Фишер положила ее, совсем как священник кладет два гроша на глаза умершему.
– Ну и зачем? – спросила она.
Я вздрогнул и, прищурившись, повторил:
– Прошу прощения?
– Зачем вы творите с собой такое?
Я был благодарен Фишер за то, что она прервала мое видение, но не мог ничего рассказать. Она и так уже знала о монете и ее предназначении. Скажи я еще хоть что-то, мои тайны стали бы открываться одна за другой.
– Мне бывает трудно видеть, – наконец признался я. – Видения и кошмары легко перепутать.
Фишер нахмурилась, она словно решала, стоит ли мне верить.
– И кошмары приходят куда чаще, чем раньше?