Толком не разобрала, какой от этого прок, но поняла, что сладко: сердечко из груди выскакивало, тепло по всему телу разливалось и такое блаженство чудилось – объяснить невозможно.
Дольше всех за ней Федька Хромов ходил. С ним интереснее было, чем с другими.
Ухаживал, даже стихи читал. Одеколон дарил. От его близости пуще прочих у Степаниды жар шёл. Как дотронется – по телу дрожь.
Было дело, чуть в обморок не падала, до чего хорошо становилось. Только судьба распорядилась по-своему, не спрашивая её желания и согласия.
Как-то под вечер, после смены, Федька проводил Степаниду, расцеловал в лоб и в нос, попрощался и счастливый поскакал от неё вприпрыжку, додумывая, выстраивая линию будущего.
Через полчаса или около того, пришёл мастер цеха, Петр Ефимович – инвалид. Одна нога у него совсем сухая была после ранения, другую приволакивал.
Скакал обычно мастер по цеху козлом. Он и похож был на это несуразное животное: жидкая бородёнка, реденькие засаленные волосы, сбитые в калтуки, малюсенькие глазки, залысины.
Сколько ему лет было, определить сложно, но никак не меньше сорока. В тяжёлое военное время и такие мужики в тылу на вес золота были. Этот же до сих пор не при хозяйке: слухи ходили, что большой любитель женской ласки, но задарма, и без обязательств.
Может, и напраслина, кто знает: кругом одни солдатки, каждая для себя мужика сберечь пытается, не потому ли оговаривают?
Постучал Петр Ефимович в дверь, но зашёл, не дождавшись ответа, по-хозяйски: по делу, мол, заказ оборонный срочный.
– Нужно будет, Степанида, сверхурочно выйти.
И просит чайку вскипятить.
Сам узелок из кармана достаёт с заваркой и карамельками.
Девчонке бы остеречься, подумать о причине невиданной щедрости, так ведь начальство – не прогонишь.
Поставила чайник на керогаз, подожгла.
Мастер уже раздеться успел: бородёнку пятернёй расчёсывает, прицокивает, глядя на Степаниду мудрёно, словно оценивает.
Взгляд у него в ту минуту по-настоящему козлиный был, высверливал до внутренностей.
Степанида разволновалась, огляделась по сторонам, словно чего увидеть хотела или защиты искала. Отчего-то ей сразу тревожно сделалось, не по себе от такого взгляда, да и от странного гостинца тоже.
С чего бы вдруг!
Это потом она догадалась: старый чёрт знал, что мамка на смене, наверняка дождался, когда Федька уйдёт.
Степанида неосознанно, нутром чувствовала недобрые намерения Петра Ефимовича, пыталась было остеречься от его внимания, да куда там.
Подступил паскудник к девчонке, руку за спину заломил, довёл до кровати и бросил, словно куль с зерном. Навалился тщедушным, но тяжёлым в сравнении со Степанидой телом, и надругался.
Поначалу девица вырывалась, сучила руками и ногами, но помалу поняла, что сил для борьбы недостаточно, да и поздно было сопротивляться, ловок оказался по женской части, срамник.
Боль железным штырём пронзила низ живота, хлынула по ногам горячая кровь, голова перестала соображать, а тело слушаться.
Степанида обмякла разом, осознав с ужасом, что произошло, моментально нарисовав картину своего нравственного падения и его последствия, осмыслить которые просто невозможно.
– Беда! А Федя, а мамка, чего люди скажут! Как же я теперь, куда?
Пётр Ефимович, видя, что сопротивления больше не будет, слез тихонько, натянул портки, начал пальто одевать.
– Ты бы лучше молчала. На работе послабление получишь. Да и не поверит тебе никто. И зла не держи. Разве может мужик спокойно вынести, глядя на твои прелести каждый день, терпежу ведь нет.