У Мари были свежи в памяти события прошлой осени, когда весь Обазин получал клеветнические анонимные письма. Об этой грязной истории еще долго говорили, и ей не хотелось давать тем, кто усомнился в их с Адрианом порядочности, новый повод для злословия. Матильда ничего не знала об этих письмах, поэтому не поняла намека матери, ее слова рассердили молодую женщину:
— Мне плевать на этих людишек, вечно о чем-то сплетничающих! Если покопаться в грязном белье многих из них, обнаружится такое, о чем и подумать страшно! А те, кто нас судят, обычно оказываются самыми худшими из всех! Но ты наверняка этого до сих пор не поняла. В общем, прости, но мне пора возвращаться в салон. Одиль, наверное, нервничает. Так как ты планируешь теперь поступить?
— Вернусь на вокзал и сяду на поезд до Лиможа, а потом — до Шабанэ. Буду добираться привычным путем. Прошу тебя, Матильда, подумай как следует, прежде чем просить у мужа развод!
С этими словами Мари встала, положила на стол деньги за свой напиток и в последний раз посмотрела на дочь. Матильда ответила упрямым взглядом, который во времена ее детства выводил из себя дедушку Жака. А сколько раз ее шлепала за упрямство бабушка Нанетт! Каким терпением нужно было обладать Лизон и Полю, чтобы переносить капризы и выходки младшей сестры, которая их била, ломала их игрушки, кричала…
— Вот какой ты стала, моя маленькая Ману! — тихо проговорила Мари. — Впрочем, это имя тебе не подходит, оно слишком ласковое для тебя… Что ж, до свидания, доченька! Надеюсь, что ты порвешь с этим мужчиной… Для своего же блага!
Матильда понурилась. Реакция матери ее расстроила. Она искренне надеялась, что мать сумеет ее понять.
— Мам, ты же не уедешь, не поцеловав меня? — грустно спросила она.
Мари коснулась губами щеки дочери и ушла. У нее было доброе сердце, она очень любила Матильду и все же не считала, что в этой ситуации не следует проявлять снисходительности. Перед глазами стояло лицо молодой женщины, которая уже давно не была ее крошкой Ману. Это было лицо незнакомки с кроваво-красным ртом, разрумянившимися щеками и взглядом, в котором чувственность смешалась с отчаянием.
«Господи, помоги мне! — взмолилась Мари, удаляясь быстрым шагом. — Мне противно думать о собственном ребенке! Я не должна… Иисус простил падшую женщину, и я должна простить… Я носила ее под сердцем, я кормила ее своим молоком, учила ходить, разговаривать… И все это — чтобы однажды застать полуголой с этим мужчиной, который смотрел на меня, как на постороннего человека!»
Устроившись в вагоне поезда, следующего в Лимож, Мари дала волю слезам. С горечью она думала о том, каким радостным было утро и как грустно ей стало сейчас.
«Но разве могло быть по-другому?» — вздохнула она.
Мари так и не узнала, что после ее ухода Матильда тоже долго плакала. Молодая женщина чувствовала себя отвергнутой, ощущала на себе тяжесть осуждения и презрения человека, которым восхищалась, — своей матери. Отныне все будет не так, как раньше… Жизненный выбор сделал Матильду изгоем, хотя она искала только любовь… Стоило мужчине, которого она до умопомрачения желала, уйти, как она совершенно теряла голову и не могла думать ни о чем, кроме него. Жилю удалось оторвать ее от семьи, заставив забыть разницу между тем, что хорошо и что плохо…
Глава 21 Дела семейные
Лизон ожидала, что мать приедет на следующий день, поэтому удивилась, когда Камилла сообщила, что к воротам подъехало такси. Молодая женщина вышла на крыльцо. Сестры пребывали в недоумении.
— Кто это может быть? — шепотом спросила Камилла.
— Возможно, Матильда или кто-то из друзей Венсана, — ответила Лизон.
Она залюбовалась знакомым пейзажем, который был ей так мил. Это было ее любимое время дня. Дневная жара наконец спала, от ручьев и темных рощ тянуло приятной прохладой. Крестьяне в это время обычно спешили закончить все свои дела. Солнце клонилось к горизонту, золотило верхушки деревьев.
В Прессиньяке жизнь сельских жителей словно бы замерла в ожидании начала жатвы. Бледно-желтая пшеница, в вечернем свете казавшаяся чуть розоватой, мягко стелилась по ветру, обещая, как и в былые годы, хороший урожай. Красивые округлые зерна дадут муку, а потом и хлеб с коричневой корочкой, без которого не обходится трапеза ни в одной семье…
Мари толкнула калитку и с удовольствием вдохнула запах теплой земли и скошенной травы. Она на мгновение замерла, радуясь тому, что она здесь. Ее все так же восхищала красота этих мест, где прошла ее юность. В этот спокойный час приближения сумерек каждая деталь пейзажа обретала исключительную красоту… На соседнем холме, на краю поля, оставленного под паром, стояла косилка-сноповязалка в ожидании того момента, когда в нее запрягут пару лимузенских коров. Косилка напомнила ей об отце, который первым в регионе стал покупать современную сельскохозяйственную технику. Благодаря ему Прессиньяк открылся для нововведений. И все же сам Жан Кюзенак сожалел о том, что это ведет к исчезновению старинных традиций — нет больше ритмичного танца серпов в поле, женщины не вяжут в снопы золотистую пшеницу, не стучат в руках самых сильных парней в округе цепы… И все же «муссюр» знал, что выживание крестьян в этом постоянно меняющемся мире напрямую связано с механизацией их труда.