— За нашу любовь! Пусть живет вечно! — провозгласил Леон, взглянув на жену.
— Глядя на вас, я бы сказала, что так и будет! — подхватила Жаннетт. — Вы знаете, мадам Мари, что Леон и Амели влюбились друг в друга еще будучи школьниками?
— Это правда! — с торжествующим видом сказала Амели. — Благо мы часто виделись, и я не могла глаз от него отвести. Вы ведь согласитесь, если я скажу, что он — самый красивый парень в Обазине? Я ревную его к каждой оказавшейся поблизости юбке…
— Но ведь к Жаннетт и ко мне ты его не ревнуешь? — спросила Мари-Эллен с гримаской возмущения.
— Конечно нет, — согласилась Амели. — Я доверяю ему, но… не полностью. Остальных девушек я держу на расстоянии.
— О-ля-ля! — шутливо протянул Леон. — Послушать вас, так меня впору пожалеть!
И тут же, противореча сказанному, крепко обнял жену за талию и нежно поцеловал. И только присутствие посторонних удержало его от того, чтобы сделать этот поцелуй долгим. Одного взгляда на молодую чету было достаточно, чтобы понять, как страстно они любят друг друга.
Камилла, смутившись, отвела глаза. Поцелуй влюбленного Леона навел ее на размышления. Ей тоже хотелось, чтобы ее так любили… Девочка достигла возраста, когда начинают мечтать об очаровательном принце, который сумеет покорить сердце избранницы… Камилла вспомнила юношу, которого повстречала в Бриве на прошлой неделе. Он ей улыбнулся. Настойчивый взгляд вернул ее к реальности: на нее смотрела Мари! Камилла почувствовала, как краснеет до ушей. Смутившись, она сделала вид, что прислушивается к разговору, потом улыбнулась матери. Та, успокоившись, снова уткнулась в свою штопку.
— А Матильда? — спросила вдруг Амели. — Я почти не видела ее после свадьбы. Как она поживает?
— Хорошо, я думаю, — ответила Мари. — Ты ее знаешь: она не слишком щедра на новости. Хотя у нее наверняка масса забот с ее салоном причесок!
— Как жаль, что она не приехала сегодня! — сказала Жаннетт. — Она такая веселая! И всегда рассказывает нам все городские новости!
— Ее муж, Эрве, не любит сельскую жизнь, — пояснила Мари. — Свободное время они проводят в кинотеатрах или слушают радио.
— Вот еще дьявольское изобретение — ваше радио! — воскликнула Нанетт и отложила свои спицы. — Камилла тоже слушает и, когда я хочу с ней поговорить, отвечает: «Помолчи, бабушка!» И что хорошего рассказывают эти дикторы? Они же даже патуа не знают там, в этом радио!
— Нанетт, я с вами не соглашусь! — возразил Жан-Батист. — Радио — хорошее изобретение. Во время войны оно сослужило нам добрую службу. О себе скажу так: если бы я не слушал новости из Лондона, то наверняка так и захирел бы в своем кресле! Когда говорил генерал де Голль, к французам возвращалось мужество! Он умел найти слова, которые брали за душу! Даже тот, кто не был патриотом, становился им! Я слово в слово помню, что он сказал в тот знаменательный день, восемнадцатого июня 1940 года, в передаче из Лондона, призывая нас к сопротивлению. Не будь радио, мы бы не услышали этого призыва! Благодаря ему многие французы ушли в маки, стали бороться против оккупантов. Поверьте, милые дамы, если генерал приедет в Коррез, я буду в первых рядах приветствовать его!
— Вы не один такой в Обазине! — сказала Мари. — Адриан был бы рад поговорить с вами на эту тему.
— И мы часто говорим с ним, когда встречаемся в кафе! — отозвался Жан-Батист. — Скажу вам больше, мадам Мари: нужно, чтобы наш генерал де Голль приехал в Обазин. Нам уже выпала честь принимать полковника Берже! Вы знаете, в том красивом доме, который принадлежит кому-то из состоятельных жителей Брива. Берже — это было подпольное имя Андре Мальро. Да, мои милые дамы!
Нанетт слушала, покачивая головой, потом проговорила изменившимся голосом:
— Ваши речи хороши, но я скажу, что для стариков это радио — сущее наказание! Нас больше никто не слушает! Молодые хотят слушать дикторов! Меня это расстраивает. Я больше ни на что не годна и прекрасно это вижу… Включайте скорее ваше радио…
И тут, ко всеобщему изумлению, Нанетт заплакала. Она приоткрыла рот, как если бы ей не хватало воздуха, крупные слезы стекали у нее по щекам.
Это расстроило собравшихся. Камилла вскочила одновременно с матерью.
— Бабушка! — вскричала она встревоженно.
— Нан, дорогая, что с тобой? — спросила Мари.
— Никто со мной больше не считается в этом доме…
Эта жалоба, такая несправедливая, встревожила Мари. «Уж не теряет ли Нанетт рассудок?» — подумала она.
В установившейся тишине Нанетт поднесла руку к груди. Рыдания прекратились так же неожиданно, как и начались, но выражение лица старушки стало странным.