— Даже не верится, что где-то еще существует Маклей, — задумчиво сказала Салли.
Но тут внезапно накатившая незримая волна подхватила ее и вынесла на самый гребень воспоминаний. Тайное убийство. Все вдруг предстало у нее перед глазами с такой поразительной яркостью, что Салли показалось, что она будто этого ждала. Никакие сотни и тысячи других жертв, никакая резня не могли затмить содеянное, свести его к нулю. И Салли поняла, что рано или поздно об этом придется рассказать Чарли, если он надумает как-нибудь прокатить ее по равнинам и взгорьям Франции или Фландрии.
— О, можете быть уверены, я ни капли не сомневаюсь, что Маклей никуда не делся, — донесся до нее его голос. — Это не нам решать, знаете ли. Нашей планете плевать, что мы вытворяем. Вот вернетесь туда, к холмам, похожим на те, что нас сейчас здесь окружают, и убедитесь, что какое-то из болот снова норовит поглотить пастбище. Не получится у него в этом году, получится через десяток лет. Ведь законы жизни как были, так и остались, с ними так просто не разделаться. Все живое имеет способность прорастать.
Промелькнула старшая сестра.
— Доброе утро, сестра! Доброе утро, капитан!
Только теперь Салли заметила знаки различия — м-да, оказывается Чарли Кондон дослужился до капитана. До капитана.
— Не обращайте внимания, — шепнул ей Кондон. — Дела сейчас обстоят так, что во взводах по пятнадцать солдат, а в ротах — по шестьдесят. Но нам обещают впрыснуть свежей крови. А старичков вроде меня повышают.
— Впрыснуть свежей крови? — с ужасом переспросила Салли.
— Ну да, понимаю. Мне следует осторожнее в выражениях, — смутился Чарльз.
Они решили прогуляться в город по дороге между кладбищем и ячменным полем. Владелец этого поля, видимо, решил рискнуть и засеять его — а ведь в любой момент оно могло стать линией фронта.
Крыша двухэтажного административного здания рядом с мэрией была снесена, но люди как ни в чем не бывало шли по улицам. Пышногрудые крестьянки делали покупки и сплетничали.
— Люблю я эти маленькие городки, — признался Чарли. — Никогда не надоедает делать в них наброски. Но не бойтесь, сегодня я этим заниматься не собираюсь. — И обвел рукой городской пейзаж. — Знаете, вот смотрю я вокруг — как все здесь аккуратно, ровненько. Так отличается от того, к чему мы привыкли дома. Я имею в виду нашу с вами долину Маклей. Какая она все же замечательная! И, поверьте, Маклей заслуживает кисти настоящего живописца. Более того, стоит ее увидеть, и поневоле захочется стать великим живописцем. Она будто призывает: ну что ж ты медлишь, принимайся за дело! Сезанну бы пришлось накупить кучу новых тюбиков с красками, которые здесь ему были ни к чему. Вот чем нас, австралийцев, наградила природа. Пейзажей и видов хоть отбавляй, а вот с художниками туговато. Природа — загляденье, а увековечить это загляденье некому, хоть плачь!
— Мы были в Лувре, — сказала Салли. — Но все было как-то бегом. Так и не успели все как следует посмотреть. Как-то несерьезно все вышло.
— Гм, «несерьезно» — это тоже не так уж плохо. Я был бы не против, если бы молодые девушки лет через пятьдесят тоже «несерьезно» осматривали созданное мной. Что меня удивляет, так это то, что здесь, на фронте… Ну, вы же понимаете, что здесь происходит, своими глазами видите это изо дня в день. И тут каких-то пятьдесят миль на юг, и вы оказываетесь во дворце, в огромном роскошном дворце. И потом эти залы… кто-то затащил меня в зал, где висят картины, не принятые Академией. Они стали для меня чем-то вроде университета. Даже отвергнутые Академией полотна были великолепны. Как потом кто-то сказал: «Они проглядели бриллиант». И все это каким-то непостижимым образом воздействует на твои собственные стремления. Часть тебя считает, мол, ну и ладно — приедешь домой, иди в редакцию и малюй себе обложки для комиксов — это все, на что ты способен. А другая часть убеждает: нет, ты тоже способен создать что-то ничуть не хуже!
— Из этого я могу только сделать вывод, что у вас есть все шансы устроить дома фурор, — сказала Салли.
Знай она наверняка, что он уцелеет и сохранит до Австралии весь свой запал, она бы сказала, что он обречен на признание, не важно, какой ценой.
— По правде говоря, хотелось бы устроить фурор, не стану скрывать. Кстати, я тут познакомился с одним из военных художников, так он показал мне несколько вещей совершенно новых направлений — в том числе и этот пресловутый вортицизм. Так вот, все они в ужасе от того, что мир катится в преисподнюю. По нынешним временам это вполне естественно. Но как это все подать в Австралии? Австралия не Европа, там все по-другому. И всегда будет по-другому.