В своей мрачной убежденности Фрейд была даже мила и все еще слегка не в себе. Повисло молчание, было слышно, как снаружи свистит ветер, как перекатывается мелкая галька, как на брезент падают дождевые капли.
— Окажись они на нашем месте, им был бы каюк, — предположила Розанна Неттис, сидя, как и остальные, в рубахе от французского флота.
Ее насупленные брови говорили сами за себя.
— Мелковатые они людишки, правда? Он разве что в подпитии сподобился послать за мной экипаж.
Такова была картина событий в ее восприятии, и с ней не стали спорить. И вдруг прозвучал сигнал утренней зари, многократно повторенный на стоящих на приколе судах и в порту. Громкий — мертвого подымет, включая даже медсестер, еще не до конца поверивших, что они и в самом деле спасены.
Подошли медсестры. Они принесли одежду — вуалетки, блузки, сорочки и пуловеры, какие-то бесполые серые юбки, армейские штаны и ботинки. Дивные создания Лемноса — такие с виду уверенные и убежденные. Они показали дамам с «Архимеда», где колонка, и кивнули на сложенные стопкой в углу палатки эмалированные тазики. Кроме того, они даже разыскали для них извечный символ достоинства — зубные щетки. Шепотком пожаловались — мол, полковник предпочитает иметь дело с санитарами. А медсестер считает обузой. Он солдат до мозга костей, служил в Индии. Австралийцы выступали за назначение на должность начальника госпиталя хирурга из Медицинского корпуса, но британская армия никак не могла упустить возможности сунуть на это место своего полковника. Он привез с собой старшую сестру, которая не отходит от него, а их старшая сестра из Австралии вынуждена плясать под их дудку. Поэтому у полковника хватает времени сразу на двоих старших сестер. Но младшие медсестры вынуждены помалкивать и работать как лошади. Этот полковник, в общем, сносный хирург, но ведет себя так, будто солдаты по собственной воле подхватывают дизентерию.
В палатке, служившей столовой, они встретили еще нескольких женщин с «Архимеда» и поделились своими злоключениями. Они набросились на свежий белый хлеб и смородиновый джем в огромных, чуть ли не ведерных банках. На лакомствах отъедались и без того жирные мухи. Когда Салли спросила, пошлют ли сегодня спасенных медсестер на работу, в ответ раздался смех. Да успокойтесь вы, сказала сестра с Лемноса, вас ведь только что выловили из моря. Всего день прошел, а казалось, что вечность, он тянулся так, как, наверное, один из семи дней Творенья.
После еды они строем отправились навестить старшую сестру Митчи. Салли в паре с Наоми. В палатке, где лежала Митчи с еще одной старшей сестрой, было два тюфяка. Старшая сестра-англичанка заболела воспалением легких. Лицо Митчи вновь обрело цвет. То, что некогда было ее ногой, прикрывал полукруглый купол.
— Когда-то я была танцовщицей, — с ходу сообщила Митчи сестрам Дьюренс, едва те вошли.
На шутку эта фраза явно не тянула. Глаза Митчи горели, но вследствие не безумия, а горячки.
— Когда мы танцевали с главным хирургом на балу в госпитале, люди собрались, чтобы посмотреть на нас. Знаю, что вы мне не верите.
Салли с Наоми в один голос принялись убеждать ее, что верят.
Лицо Митчи исказилось болью, она в безмолвной мольбе разинула рот — старушечий, будто резиновый.
— Вот так-то, — печально подытожила Митчи, когда приступ миновал, — столько бедняжек утонуло, а они ведь были куда моложе меня.
В чем не приходилось сомневаться, так это в живучести Митчи. В этом она была на две головы выше Салли.
— Они здорово ошибаются, если считают, что я всю оставшуюся жизнь просижу в инвалидной коляске, — подтвердила эту мысль Митчи. И подняла вверх руку. — Вы уже виделись с этим здешним командиром? Знаю, виделись. Меня с души воротит при мысли, что придется передоверить вас ему. Но тут уж ничего не поделаешь — через полчаса мне сделают укол. Я от этого опиума точно стану наркоманкой. Вот вернемся домой, и вы в один прекрасный день найдете меня в притонах на Литл-Коллинз-стрит.
Боль Митчи, казалось, заполнила всю палатку, и сестры Дьюренс вынуждены были отступить под ее натиском — этой боли требовалось слишком много места.
В столовой санитары раздавали еду. Ужин состоял из говядины и печенья. Санитары даже не удосужились соблюдать подобие обходительности, разнося скуднейший ужин. Поставив эмалированную миску на стол, они могли и пальцем в носу поковырять. И все потому, что им никто не сказал, что подобные вещи недопустимы.
Как только Салли закончила писать письмо отцу, Наоми пригласила ее пройтись перед сном. Они гуляли по тропинкам, выложенным белым известняком, прошли через тенистый сад, окружавший канадский госпиталь, забрались на утес и наслаждались видом синего вечернего неба над гаванью. В лениво-неподвижных водах Мудроса на якоре стояли суда. Их силуэты никак не наводили на мысль, что это военные корабли. Казалось, они и присутствуют здесь исключительно ради придания перспективы пейзажу.