Аборт ей делали подальше от пересудов — в поселковой больнице, где когда-то работала маменька. Там и сказали на прощание, чтоб Даша готовилась к худшему: беременность вряд ли повторится.
— …Не будет у меня маленького, — с тайной отроческой усладой повторяет Дашенька, разглядывая сморщенное лицо Макароновны. Слова эти сбивают веселость даже с неунывающей Люсьен, хоть взгляд ее и темен от недоверия:
— Ты толком объяснить можешь, что у тебя?
Насухо вытерев слезы, Даша молчит. Та сила, что толкнула ее к признанию, иссякла столь же внезапно, как и народилась. Уже не хочется откровенничать подобно говорливой Люсьен, и, удивляясь этой перемене, Даша прислушивается к себе: что-то еще там бунтует, выламывается наружу.
— Горе-то какое, подумать только! За что же это тебя, доча, миленька… — начинает причитать Макароновна. Но Даша вовсе не настроена на публичное сочувствие.
— А может, и будет! И не один! — с вызовом говорит она. — Не верю я. И мама говорит: всяко бывает. А больше ничего не скажу!
— Ну и не говори, подумаешь, — обиженно кривит брови Люсьен. Но чуть погодя, не в силах сдержаться, роняет: — А жених-то пожаловал самый твой.
— Почему это мой?
— Вике зачем он с девчонкой? А тебе — в самый раз!
— Вот еще, — хмыкает Даша.
За стеной все еще слышится напористый говорок Желвакова, втолковывающего Вике, сколь быстротечны годы, а счастье — вот оно, стало быть, совсем рядом, в батистовой рубашоночке, неужто не видать?.. Уж так старается сегодня Желваков понравиться Вике, что сам себе люб и мил, по голосу чувствуется. И Даше вдруг хочется еще раз взглянуть на Лешу, не как обычно, с легким смешливым интересом, а повнимательней. Она обирает с платья мелкую лузгу от семечек и мягко шагает к двери.
Отклячив в сторону ногу, Желваков крепко держит в ладони наманикюренные Викины пальцы. Даша встречается с ним глазами, испуганно дергается, но, прежде чем юркнуть обратно, дразняще показывает язык. И Желваков в долгу не остается, успевает крутнуть пальцем у виска. Все по-людски, со взаимностью.
— Ну как? — с беглой усмешкой спрашивает Люсьен, едва Даша растерянно замирает посреди подсобки. Она отвечает не сразу, почувствовав внезапно нахлынувшую неприязнь к продавщице:
— Да ничего, нормальный парень… Только уши длинные-предлинные, как у туземцев с острова Пасхи. И светятся почему-то. Как фонари.
ОЧЕНЬ СТАРЫЙ КОЛОКОЛЬЧИК
Забравшись с ногами в кресло, Андрюха перелистывал похрустывающие страницы журнала, читал короткие подписи под картинками, но смысл их непостижимым образом ускользал от него, словно кто-то стоял за спиной и нашептывал в ухо разную чертовщину. Андрюха озирался, заглядывал, свесив голову, под диван, где порой что-то шуршало и поскрипывало, но никакого движения там, в полутьме, не замечалось. Только горьковатый запах пыли щекотал ноздри.
Отродясь не видел Андрюха таких комнат: подоконники неохватной ширины, выспаться на них можно; высоченный, в трещинах потолок, по углам — две допотопных, покрытых фиолетовыми изразцами печи, а пол покат — от полукруглых окон к двери, хоть катайся по нему, как с горки, да поглядывай в оба, чтоб не порвать штаны: из дубовых вышорканных и вытоптанных половиц, прыщами выпирают блестящие четырехугольные шляпки гвоздей. Зато мебель в комнате самая обыкновенная, почти такая же, как дома у Андрюхи, И все же неуютно чувствовал он себя здесь.
Мать с теткой ушли бродить по магазинам. Не взяли его с собой — и пусть! Обидней было другое: даже родная тетка не выслушала Андрюху до конца — видно, и ей неинтересно знать, почему Ртутик, как зовут его в классе, вдруг уехал в Москву без матери.
А тетке он бы все до малости рассказал: и про то, как отец месяцами пропадает в своих командировках, а его с собой не берет, только душу травит рассказами о дальних краях, и про то, как мать уже трижды обещала, что поедут они вдвоем в Москву, да все отговорки находила: «Неловко нынче стеснять теть Зину, комната у нее небольшая» или «От огорода нынче не оторваться, смотри, как все прет!..» В пятый класс уже перешел Андрюха, а только и видел — свою Коломну да бабушкин поселок Пески. Разве это жизнь?
Тетка Зина показалась Андрюхе женщиной заполошной, но понятливой. Если б хватило у нее терпения посидеть с ним рядышком хоть десять минут, рассказал бы он без утайки о том, как сговорил дружка своего на рисковое дело: собраться спозаранку вроде бы на рыбалку, а самим сесть на электричку и уехать, до вечера, в Москву. Задумано было здорово — и на метро покататься, и жвачки малиновой купить, да все пошло наперекосяк: у Генки живот заболел на вокзале, наверное, от страха, а Андрюху притормозил контролер перед самой Москвой: «Без билетика едем, молодой человек?..»