— …Все вам кажется, что только сейчас и есть настоящая жизнь, а раньше было не поймешь что, темнота одна и бескультурье, А известно ли вам, что образованнейший человек граф Голенищев-Кутузов проживал в этом доме?
Челка взметнулась над белым, не тронутым загаром лбом:
— Полководец Кутузов?
— Именно в этом доме.
— Вот это да-а!
Словно попав сюда впервые, Андрюха оглядел шеренгу чугунных, выстроенных по ранжиру утюгов, отполированную временем до густо-вишневого цвета рубильную доску, на которой, быть может, шинковал капусту сам великий полководец, и как-то враз поверил, что это не просто старый, доживающий свое дом, а совсем особенное, святое место.
— И такой дом хотят сломать, уму непостижимо! Пусть ломают, вместе со мной, переезжать я отсюда не собираюсь, да, да!
Андрюха и сам удивлялся, почему до сих пор стоит в центре Москвы и портит вид такое дряхлое здание. Поэтому он ничего не сказал в защиту дома, а только спросил, не в той ли комнате, где оказалось сразу две печки, жил Кутузов.
— Кстати, и печки, — на лету подхватила Анастасия Савельевна. — Ведь это же истинные произведения искусства, совершенно уникальные изразцы, музейные экспонаты, а тоже пойдут на слом, вот увидите, увидите, так и будет. По-хозяйски это?..
Анастасия Савельевна говорила убежденно, напористо, словно вовсе не ведая, что есть и другая информация о доме. Минувшей зимой, когда начали готовить документы к сносу здания, кто-то всерьез занялся проверкой слухов, будто здесь жил сам Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. В таком случае дом могли и сберечь, капитально отремонтировав его. Но столь прочно укоренившаяся в сознании жильцов версия не подтвердилась. Соседи Анастасии Савельевны по квартире восприняли это известие с такой же легкостью, как выслушивают сообщение о предстоящем дожде. Сама же она долго не могла успокоиться, да так и осталась убеждена, что нужных документов в разных там канцеляриях просто не нашли, не захотели утруждать себя лишней работой. Безответственные товарищи взялись за дело, уж лучше бы и не брались тогда совсем…
«Чудные люди эти взрослые, — рассуждал сам с собой Андрюха. — Талдычат каждый о своем и бывают довольны, когда их не перебивают, но не догадываются спросить, что же он о том думает. Если б спросили, он бы не промолчал… Он бы попросил еще рассказать и про Кутузова, и про ту Москву, в которой он жил…»
Сокрушенно вздохнув, — и здесь все только себя хотят слушать, — поплелся Андрюха досматривать брошенные журналы.
— Уйти не вздумай, дверь на замке, — на всякий случал пристращала Анастасия Савельевна.
Андрюха вздрогнул, словно бы от толчка в спину.
— А я в окошко могу. Запросто. Хоп!
Он сделал резкий нырок в сторону, вскочил на подоконник — вот она, пожарная лестница, рукой подать, — обернулся, чтобы крикнуть победное: «Всем приветик!», и увидел: прижав обе руки пониже плеча, Анастасия Савельевна медленно оседает на пол.
Андрюха глазам своим не поверил: только-только стояла рядом старуха, прямая и негнучая, и на тебе — лежит неподвижным маленьким холмиком, будто вовсе не стало ее, ну вовсе, как это…
— Настасия… — дрожащим голосом окликнул Андрюха. — Настасия…
Не решаясь спрыгнуть и подойти к распластанному на половицах телу, он стоял, пригнувшись и вглядываясь в посеревшие щеки, в остренький кончик носа, в реденькие кудряшки, которые Анастасия Савельевна — по неизменной привычке своей молодости — аккуратно накручивала на папильотки каждый вечер…
Где-то близко татакал отбойный молоток, словно вколачивая в Андрюху мысль о том, что случилось непоправимое и причиной тому — он, он, и никто другой. Все Андрюхино существо сопротивлялось этой мысли. Ведь этого же просто не может быть! Хоть у кого про Андрюху спросить — подтвердят, что не способен он на такое… Да и кто сказал, будто виноват именно он, а не другой человек. Ведь никто не видел, как было дело. Никто во всем белом свете. И если убежать… Мелькнула подленькая мыслишка, заставив Андрюху оглянуться, и сгинула. Если не остаться здесь, тогда уж наверняка скажут, что это он доконал старушку и бросил, сбежал, слабак. Вон она и руку вовсе откинула. Придут, дверь откроют, а тут…
Он все же осмелился подойти к телу. Дотронулся до длинных, с аккуратно подстриженными ногтями пальцев. Они показались ему холодными, а щека стылой, ну не совсем еще, а как будто тепло вот только покинуло эту высохшую кожу.