— Аккумуляторы оба здесь? — встрепенулся Паша.
— Оба, оба! — в сердцах ответил Валера.
У границы заповедника темнолицая, приветливая на слово смотрительница заставила нас ждать всего минут десять. Погремела амбарным замком, подняла и опустила за нами полосатую поперечину шлагбаума. Амба!
Рванул из-за поворота свежий ветер, согнул в поклоне полураздетый осинник, замахали нам вдогонку с пустеющих огородов серым тряпьем пугала…
Не знали мы в ту минуту, что зря спешим — не окажется на месте лесника, а главное — увезли на зообазу рысенка еще неделю тому назад.
— Давай вернемся, Паша, — сказал я, когда выяснилось все это и сожаление об уходящем дне колюче ворохнулось во мне. Представилось, что минуют сутки и следом еще немного: всего каких-то восемь тысяч километров, завтрак в Хабаровске, обед в Москве, — замкнется круг, и снова в лабиринте из древних кирпичей и напряженного железобетона, в нервном токе толпы, подстегиваемой зеленым зовом светофоров, я буду с нетерпением ждать пору, когда в Приморье бронзовеет листва. И вновь в мимолетных запахах прели мне станут мниться пронзительные кличи уссурийской тайги, и снова в шелесте шин на Садовом, который так явственно проникает сквозь стены моего дома, в несмолкаемом шелесте мчащейся по кругу «зеленой волны» по ночам мне будет чудиться: «Слуш-ш-ш-ш-шай…» И я поверю этому зову, вырвусь, долечу, добреду, прекрасно зная, что, окунувшись в туманы и ветра, в полдневную благодать и полуночную целебность, душа моя вновь станет рваться к многолюдью.
— Ну что нам стоит, Паша, каких-то сорок кэмэ.
— Опять надо пропуск выписывать. А нынче воскресенье.
— Не город. Кого-нибудь найдем.
— Да и бензину может не хватить.
— Дотянем как-нибудь, — поддержал меня Гера. — Вот парни обрадуются — совсем одичали там. Грибочков насобираем, поджарим. И что-нибудь прикупим к ним этакого…
— Давай в самом деле вернемся. Смотри, Валера совсем клюв свой опустил.
А сам Валера не добавил к сказанному ни слова, очевидно считая, что все и так ясно. Неужто обязательно надо вслух говорить о том, как хочется ему обратно?
— Валеру я не держу, — обернулся к нам Паша. — Если хочет, пусть едет обратно автобусом. Ко вторнику чтобы быть как штык. А у меня дела в городе…
Обрадовавшись за Валеру, я хлопнул его по плечу — давай, мол, жми, пока Паша не передумал. Но ассистент сделал вид, будто сказано было о вторнике вовсе не ему.
— Эй, слыхал? — рявкнул Гера. — Закон все тот же — куй железо, не отходя от кассы.
— Ты о чем? — спокойно спросил Валера.
— Во, олух царя небесного, — не на шутку расстроился наш шофер. А Паша посмотрел на меня так, словно все происходящее здесь успело надоесть ему до чертиков.
И тут я сорвался. Я высказал все, что думал о людях, которые живут по закону, должно быть, слишком старательно вызубренному в школе: всякое тело сохраняет состояние покоя или равномерно-переменного движения до тех пор, пока внешние силы не выведут его из этого состояния. И про мужскую робость выдал, что думал, и про неверие в себя, от которого лечат нас женщины, и про то, как легко в жизни не разглядеть вблизи своего счастья…
Говорил я все это, чувствуя, как заносит меня в беспардонное назидательство, от которого сбегал я когда-то с уроков в школе, но остановиться не мог — уж больно хотелось мне пробить, проломить заскорузлую Валерину невозмутимость.
Крутое его плечо то и дело приваливалось ко мне на ухабах, но я почти уверен был, что Валера не слышал и половины сказанного, витая в своих мыслях, — столь отчужденно выпирал вперед гладкий, с вызревающим прыщом подбородок.
— Все? Можно и мне сказать? — с колкой вежливостью осведомился он, выждав паузу.
— Только без ерничества!
— Ладно… Вы извините, конечно, но я ничего не понимаю. Объясните, пожалуйста, зачем вы все сейчас давите на меня и гоните меня, куда? Вам все так ясно, чего мне не хватает для счастья? А мне — нет, не ясно, совсем не ясно. По-вашему, если мы с Олей пошатались вдвоем по лесу, да еще ночью, то это непременно любовь с первого взгляда, или как там еще… интрижка, может быть, или приключение под пологом леса?
— Никто тебе этого не говорил.
— Но думали, думали ведь?
— Да, про любовь.
— А если это еще не она — с налету, а только вот так — всего лишь… ну как вам объяснить… всего лишь чувство родства, когда и думается одинаково и говорится, а все остальное — потом? У вас такого не бывало?.. И даже «потом» необязательно, в смысле женитьбы. Извините, конечно, но у вас своя арифметика, у меня — своя. И одна эта ночь стоит… Да что там говорить… Вот Гера уже заухмылялся… Да, я не знаю такой цены и знать не хочу. Это… как солнце в ненастье. Зачем же мне развенчивать его сегодня до супа и жареных грибов, до стопаря? Я счастлив по-своему, а вам того не понять. И не требую я, чтоб понимали. Но в покое меня оставить можно?