Шагал он теперь оглядистей, все той же верой в близкую встречу жили его глаза, лишь уголки губ словно бы приувяли от недобрых предчувствий. Покружив еще немного по палубе, он вскарабкался на массивный чугунный кнехт и замер, отрешенный от всего, что происходило вокруг, вперясь взглядом в корму, со стороны которой входили на палубу редкие опоздавшие.
С таким нетерпением и надеждой мужчины ждут только любимых. Мне так хотелось, чтобы она пришла, хоть в глубине души я не сомневался в обратном исходе. Встреча подходила к концу. Где же Паша со своим Конвас-автоматом?
По закону подлости именно в те минуты заело камеру, и Паша, чертыхаясь, шуровал руками в зарядном мешке, вытаскивая из кассеты обрывки пленки — «салата», на языке операторов. Пока Паша устранял помехи, я успел изложить ему сюжет документального кинофильма, который могли бы мы снять. Встреча армады. Половодье лиц и эмоций. Язык жестов. Молодой матрос, ищущий в многолюдье свою любимую. Все убывающая толпа и все более растерянное лицо парня… Остался от того фильма последний кадр — вон он, над всеми, как памятник одиночеству.
— Паша, ты бог, я знаю…
— Пошел к черту!
— Сними его, хотя бы для той, которая не пришла! Пусть увидит и что-нибудь поймет…
Не знаю, увидела ли в кино парня его подруга, но этот кадр, снятый Пашей, прошел потом по многим экранам и в киножурнале и в фильме. На кнехте, вытянув шею, с надеждой вглядывается в толпу парень. И отрешенность, и нетерпение его удалось передать оператору в том кадре. Есть и динамика, и ракурс не подкачал. Однако, как это часто бывает, ощущение неудовлетворенности долго не покидало меня после съемки. Все казалось, что самое главное мы упустили, что в жизни все выглядело ярче и драматичней. Да, камера успела запечатлеть того парня, но всего лишь мгновения из бесконечной смены надежд и отчаяния на обветренном лице китобоя, не более чем отголосок человеческой страсти…
В такие минуты обычно жалеешь, что нет в руках кинокамеры, чтоб самому запечатлеть увиденное — быстролетучие, неповторимые искры жизни. В событийной кинохронике не бывает дублей в буквальном смысле этого слова. Те же люди, которых засняли на кинопленку минуту назад, стоят уже в других позах, ведут иной разговор, и жесты, и мимика не похожи на прежние. К тому же солнце закатилось за облако, и все померкло вокруг… Лишь в памяти остаются кадры того неотснятого фильма, который не передать никакими словами. Однако и сама память несовершенна — все более тускнеют, размываются ярчайшие картины минувшего, которые, казалось, врезались «под корку» навечно во всей их первозданной четкости и полифонии. Со времен древнейших летописцев человек стремился запечатлеть, оставить в памяти потомков свое время. Крупицы его, осевшие на бумаге и холстах, на кино и фотопленке — это не только дань минувшим свершениям, но и своеобразные точки отсчета, по которым сверяться живущим. Не оттого ли столь нетерпеливы и вездесущи, порой даже назойливы кинохроникеры, когда снимают неповторимое?..
— Вот она, доля моряцкая, — вздохнул Паша, когда мы возвращались с морского вокзала. И я не переспросил, что он имеет в виду, хотя отсняли мы за утро немало.
Несложно было представить себе, сколько лиха перенес за полгода экспедиции у берегов Антарктиды тот парень. И все же самое горькое испытание ждало его на земле. Я вовсе не исключаю, что ожидание парня могло завершиться счастливо. Разные обстоятельства способны помешать такой встрече, в том числе и не слишком серьезные. Но самое обыденное среди них старо, как мир: не выдержала подруга долгой разлуки, нашла другого: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал…»
Ни внешность, ни смятение чувств не роднили Валеру с тем парнем, и все же я не стал вспоминать вслух о китобоях. Наверное, потому, что все сказанное нами в тесноте «уазика» воспринималось отныне с поправкой на Валеру. И этот разговор о памятной для нас с Пашей съемке так легко было склонить к назиданию, вроде бы вполне уместному: «Вот собирается Валера «уйти в моря», а имеет ли он представление о том, как трудно быть моряком не в профессиональном, а в самом житейском смысле, когда один дом, с семьей — на берегу, другой, постоянный — в океане?»
Нет, не хотелось мне стращать такими картинками Валеру, и без того затюкали парня.
Разрядил молчание Паша, вспомнив историю со знакомым всем нам кинооператором, хлопотливым и добродушным Алексеем Захаровичем. Вместе с осветителем киностудии Володей они приехали в один из дальневосточных санаториев снимать эпизоды для документального фильма. Начать съемки решили с кухни, ибо где, как не там, рождается хорошее настроение пациентов.