— А то он вгиковцев не знает — всякие там… Темнит, ясное дело. В себе не уверен — это есть. А самолюбия на троих. Вот и подступись к нему, когда вожжа под хвост попадет. Иной раз послушаешь — как будто ученый муж говорит, а то как малое дитя рассуждает. Откуда чего берется?.. С одной стороны, понимаешь его по-отцовски: голода не видел, нужды не знал, живет в свое удовольствие, как нам и не мечталось, с другой — и сам он вроде такой жизнью недоволен… Уйду в моря. — Паша так похоже скопировал взволнованную интонацию Валеры, что Гера хрюкнул от удовольствия. — Ну иди, держу я его, что ли. Думает, там ему сладко будет…
— Вряд ли так думает, — сказал я. — У моря вырос, знает, что почем. Может, просто чувствует, что застоялся, жирок начал нарастать. Вот и хочет рвануть куда подальше, себя испытать…
— Ага, и хочется, и колется, и мамка не велит, — поддакнул Гера.
— Может быть, — уклончиво согласился Паша. — Только, по-моему, блажь все это, насчет морей. Наслушался мариманов: «Ах, Сингапур! Ах, Монтевидео!» И потянуло на сладкое. А сразу-то не в Сингапур, а на какую-нибудь бухту Угольную поставят. Туда-сюда, сюда-туда, и в шторм, и в холод… Это какую ж привязанность к делу надо иметь, чтоб годами так, почти без берега…
Вернулся Валера возбужденный:
— Ну доложу вам, такой кадр был — офонареть можно. Солнце вот отсюда, а телята вокруг пастуха вприпрыжку, задрав хвосты… Пастух монументален, как изваяние, лицо сухое, как обожженное, только щетина белая, а они вприпрыжку, задрав хвосты. Отсюда не так, а вблизи — апостол, и только, с посохом, взгляд отрешенный, ну кадр, во сне будет сниться, ей-богу…
Вот тебе и «невозмутимый» Валера — фонтанирует из него восхищение, как нефть из богатого пласта.
— Отличный кадр, — сказал Паша. — Надо же, а мы и внимания не обратили.
— Ага, и блички такие по всему лугу. И что характерно: всегда с собой «Кодак», а тут не взял. Не впервой, я уже заметил, как аппарат не беру с собой — так классика…
Я ждал, что Валера полезет за фотоаппаратом, но он протиснулся на сиденье и, удобно положив перед собой тяжелые кисти рук, замер с выражением тихой благостности на лице.
— Так иди, покарауль с телевичком, — произнес Паша.
— Да не, вряд ли что будет.
— Дело он тебе говорит. Подождем.
— Не-е, такое не повторяется, — убежденно сказал Валера.
Всхрапнул мотор. Пастух, встрепенувшись, махнул нам суковатой палкой направо, чтоб уж наверняка не ошиблись эти заезжие… А мне бог знает по какому наитию вспомнился друг. После мореходки куда только не заносили его попутные ветры. И стихи у друга получались сердечные, и слово чувствовал хорошо. Но даже на короткий рассказ не хватало терпения у друга. Начало напишет, прочтет, остальное устно доложит во всех нюансах. Похвалишь — отлично начал, и сюжет оригинальный, давай заканчивай скорей. А ему вроде б и продолжать рассказ незачем. Ведь сказано же было — отличная фабула и верно схвачено настроение. Значит, признали его дар, чего же более? И ходит три дня веселый, стойку делает на руках, пьет вино за здоровье незабвенной Марго, которая, быть может, еще ждет его где-то в Находке или Магадане… А рассказ так и умирал, не родившись.
Друг-то друг, но и сам я, если вспомнить с пристрастием, сколько задуманного не сделал, сколько начатого бросил на полпути — сосчитать ли? Вот и в этот отпуск поехал с намерением пожить подольше где-нибудь на дальнем кордоне, написать о людях его. А «что сталось?», «чем сердце успокоилось?» — как, бывало, пришептывала мать, гадая на картах в минуты душевной неясности. Друзья помогли разменять весь месяц, и не понять, как просквозило столь быстро то время. Одно оправдание — отпуск. Но сердце не успокоилось им, как обычно утешалось прежде. С годами все ясней понимаешь, что матча-реванша за упущенное не будет. Не оттого ли столь ревностно смотрю я на Валеру, угадывая в нем себя, свои смятения и растраты…
Валера поерзал, поерзал на сиденье — по-моему, не давал ему все же покоя тот самый, не состоявшийся снимок, — потом притих и неожиданно изрек, надо полагать, в оправдание несуетности своей натуры:
— Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Это точно.
Паша удивленно глянул на ассистента, озадаченный не столько внезапностью самих слов, сколько глуховатым, словно бы пророческим тоном, прорезавшимся в Валере:
— Что, уже в деды записался?