Отговорив без запинки, как по писаному, мужчина чуть наклонил кудлатую, простроченную редкой сединой шевелюру, с доверительной простецой явил нам слегка одутловатое, коричневое от загара лицо и уверенно двинулся по вагону с протянутой дланью.
Бросали ему щедро. Мужчина благодарил прибаутками, рождая ответные реплики и смех, так что все действо разворачивалось, до странного напоминая спектакль одного актера. Как во времена бродячих музыкантов, плата следовала тотчас, прямо пропорционально обаянию и находчивости пришельца.
Не даю милостыни в вагонах, где ныне почти не встретишь калек или немощных старцев, но нет-нет да возникают личности с характерной лиловостью щек, желающие под разными предлогами собрать на опохмелку. Тот, кто двигался сейчас по вагону, отнюдь не походил на алкаша. Глаза, закосмаченные бровями, поглядывали остро и сообразительно, жесткая на сгибах ладонь не вздрагивала на весу. Когда она посунулась к нам, в ней посверкивали почти одни серебрушки.
Я добавил в ладонь двугривенный, хоть, честно говоря, ни жалости, ни сострадания к своей судьбе мужчина во мне не вызвал. Но уж очень речист оказался, находчивостью и подкупил. Длиннолицая старушка, пригорюнившись на другом конце скамьи, тоже бросила в кучу несколько медяков.
— Весьма благодарен. Много не беру. Две-три копейки, и довольно, — с чуть приметной усмешкой поклонился пришелец.
За нашими спинами хохотнули, оценив этакую скромность.
У плотного, с тяжелым подбородком мужчины лет сорока, вздремнувшего напротив старушки, импульсивно, повинуясь общему порыву, дернулась было к карману рука и вяло опустилась на колени. Сидящая рядом полнолицая женщина в цветастой кофте демонстративно посматривала в окно, за которым сквозили облитые солнцем березняки.
— …Счастливо доехать… Большое спасибо от имени профсоюзов… — покатилось к дверям вагона. Щелкнув, они заглотили сутуловатую фигуру нищего — не нищего… А как еще назвать просящего подаяние человека?
Старушка чинно держала руки на капроновой сумке со снедью, поглядывая из-под выцветших бровей на мужчину. Изучила усы, поникшие как крылья уставшей птицы, Потертый на сгибах кожаный пиджак, серые шерстяные носки домашней вязки и так не гармонирующие с ними изящные, эластичные, еще излучающие фабричный глянец австрийские полуботинки (шестьдесят рублей пара, сам заглядывался на них в магазине, да откуда такие деньги)… Наконец, решившись, старушка спросила негромко:
— Что, жалко стало?
Мужчина не сразу понял, о чем речь. Переспросил, наклонясь, и услышал в ответ:
— Денежку-то хотел дать, да не дал, жалко стало?
Темные глаза мужчины сузились, а лицо стало жестким и неприязненным:
— Глупости говорите.
— Кому как, — необидчиво отозвалась старушка. — А только вижу — жалко. Конечно, деньги никому даром не даются. Да ведь и его понять надо. Старость не радость…
— Здоровый еще мужик, пахать на нем да пахать, а он придуриваться надумал. Умник!
— Э-э, на погляд-то разве угадашь человека, здоровый он или хворый. Вот старшей-то моей сорока еще нет, а голова пошаливает, на инвалидность записали. Такая здоровущая на вид, щеки румяны, а с головой вишь как… Здоровье только раз потерять, потом уж не найдешь его, нет, и в аптеке не купишь. Пока здоров человек — всем нужен, а как занедужил — куда все кумовья и деваются. Так ведь?.. Так, так!..
Старушка все говорила и говорила, пытливо взглядывая на соседа, а он отрешенно молчал, не желая вести беседу. Чем-то озабочен был мужчина. Порой казалось, что он совсем не слышит, как пробивается к нему сквозь молчание, желая выговориться, старая женщина. Лишь глаза подрагивали в редких ресницах, да пальцы крепко сжимали колени. Судя по отрывистой манере диктовать свои мысли, был он из руководящих работников, как подумалось — инженер, не выше начальника цеха, иных в электричке не встретишь.
Окажись рядом со старушкой такая же говорливая соседка, отвела бы, сердобольная, душу с ней в неспешном дорожном разговоре, выслушала б сочувственные вздохи, действующие на сердце целебней валерьяны, и, умиротворенная беседой, задремала б под стукоток колес. Но возле старушки близоруко клонилась над книгой плечистая студентка. Золотистый пушок курчавился на матовом изгибе ее шеи. Защитного цвета штормовка пестрела эмблемами и адресами экзотических мест. Не стоило труда увидеть, что девушка читает стихи. Но чьи — я так и не угадал, хоть очень хотелось узнать о соседке чуть больше того, что намалевано на штормовке.