Я спросил, неужто не произошло в квартире ничего, что могло бы оскорбить или обидеть ту чернявую? Столь откровенно расплатиться издевкой за добро — надо ж чем-то и зарядиться на это.
— Все «спасибо» твердила, пока не ушла, — дрогнувшим голосом сказала женщина. И не добавила к тому ни слова.
Наверное, она была права, не желая ворошить ту историю. Мало ль на свете психических аномалий. Но что-то скользкое было в простоте того объяснения. Я попытался представить, что случилась эта история не сейчас, а лет тридцать назад, и не смог. Не вписывалась она даже в те времена, когда все уже продавалось без карточек, но стужу войны еще ощущал спиной каждый из переживших ее.
— А калачи-то ловко выбрасываешь, — вдруг подковырнула старушка.
— Да пустое, пятак цена, — отринув минутную меланхолию, махнула рукой женщина. Легонько махнула, наморщив нос в смешливой, рассчитанной на мужчин гримасе: «Тоже, нашла старая, за что цепляться. А мы так вот живем! Ничего не жалко!»
У бабуси поскучнело лицо.
— Грех так говорить, доча. С хлебушка, с этакого вот кусочка, — отчеркнула она на светленьком ногте, — всему и воспитанью начало. Коли кормильцев уважать не будем, кто ж нас самих станет уважать? Так ведь?.. Так, так! Не по книжкам учила. Сама с сумой хаживала, по деревням кусочнила. Да ведь какое время-то было!
— Вот именно, совсем другое время было! — раздраженно ввернула женщина.
— …На одном молочке выжили да на лепешках красненьких из лебеды да шиповника. Поешь, что мамка испечет, — и чешешься, и чешешься, спасу нет — от шиповника это… Дешев хлебушек до поры, но не приведи господи, чтобы снова взял он полную цену. Жизнями брал, доча, не пятаками, а ты говоришь…
Они вошли в вагон хмурые и неоглядистые: тот самый кудлатый разговорчивый нищий и чуть поодаль рослый, с невыспавшимся лицом контролер. Прогулка эта явно не доставляла удовольствия ни тому, ни другому, но оба шагали слаженно, как в альпинистской связке, и не клонили голов. Лишь на подходе к нам кудлатый вдруг будто споткнулся и посунул ладонь к груди.
— Погодь, сердчишко что-то…
Немного постояв, он опустился на свободное место через проход от старушки. Чья-то сердобольная рука тотчас протянула ему таблетку.
— Душевно благодарен, — тихо произнес кудлатый.
Контролер глыбой высился рядом. Наша старушка все пыталась поймать его взгляд, по-птичьи клоня голову, да так и не повстречавшись глазами, сказала просительно:
— Отпустил бы ты его, горемычного, а?.. — Чмокнув губами, она хотела еще что-то добавить, по, опередив ее, женщина с ребенком возбужденно шумнула:
— Вот именно! Со старого да больного какой спрос! Нашли к кому вязаться.
Я покосился на молодайку. Вроде б и от души вступилась за человека, но давно ли с тем же пылом поддакивала мужчине, осуждавшего «ловкача-одиночку». Сам он сидел молча, нахохлившись, и висячие кончики усов, казалось, поникли еще больше.
Чувствуя на себе неодобрительные взгляды со всех сторон, контролер нагнулся и сухо спросил:
— Ну что, Корытов, платить будешь?
— Погодь малость, — поморщился кудлатый.
Нашлось рядом местечко и контролеру. Отвернувшись к окну, он достал из кармана пузырек, отвинтил крышку, осторожно натрусил на тыльную сторону ладони рыжую дорожку нюхательного табаку, без удовольствия прошмыгал бугристым носом от запястья до самых пальцев, шумно высморкался в платок и затих.
— Простите уж вы его, грешного, — снова, робея, высказалась старушка.
— Однажды уже простил, — бесцветным голосом проинформировал общественность контролер.
— Вот и хорошо, по-людски это…
— С хулиганья небось не берут, — подхватила, как эстафету, женщина с ребенком. — А на старом и отыграться можно. В ухо не даст.
По лицу контролера скользнула согнавшая угрюмость усмешка:
— Эх, гражданочка… Сколько тебе по паспорту-то, Корытов? — обернулся он к кудлатому и, не дождавшись ни слова, сообщил: — Пятьдесят восемь ему, так что в пенсионеры пока не годится.
В ответ на шепоток, прошелестевший по вагону, Корытов приподнял набрякшие веки:
— Я свое отмолотил, дай бог каждому. Имею право. Все здоровье государству отдал.
— Положим, не все, кое-что и осталось, — живо отреагировал контролер. — Лопатой-то у себя в огороде машешь — не угнаться.
— Все завидуешь, Старцев.
— Удивляюсь. Где у людей глаза, а у тебя совесть?
— Мир не без добрых людей, — кротко отреагировал Корытов.
Занятный пошел разговор. Я полюбопытствовал у контролера, сколь давнее их знакомство.