Ужас, до чего Витьке неохота было садиться. С утра пораньше. Впрочем, какое утро — день. И нельзя было, кроме того, отказаться.
Он сел.
Матвеич разлил в граненые лафитники из четвертной бутыли. Витька по запаху догадался: спирт разведенный, которым доплачивали за постой дачницы.
— Ну, будем здоровы! Дорогим гостям…
— Хозяевам тоже.
Все выпили, кроме бабы Нюры. Она не терпела хмельного зелья. Тверда была в своих богомольных правилах.
Между прочим, всю Витькину родню она тоже не терпела, как и самого Витьку. И больше того: ко всем тетеринским баба Нюра относилась брезгливо. Потому что тетеринские были столоверы. Не староверы, нет. Староверы — это старообрядцы, что двумя перстами крестятся. А тетеринские — столоверы. Баба Нюра в точности не знала, какой у них там обычай, но слыхала, что ездят они в Москву. И там за столами сидят. Не молодежь, конечно: молодежь теперь везде одинакова — ни бога не признает, ни черта, А вот старики тетеринские — они и есть самая пакость. И воздается им по заслугам: отец этих Баландиных ушел, семью бросил, а мать который год лежит колодой…
Однако сегодня баба Нюра проявила снисхождение:
— Сальца берите, свое, хорошее, этой зимой резали. — И спросила: — Корову-то продали?
— Продали, — сказал Степан. И вдруг захохотал.
А за ним Егор закатился смехом.
— Ох, история была! — начал рассказывать Степан. — Продали мы Зорьку в Пушкино. Отвели… А на другой день обратно пришла. Своим ходом. Ей, право.
— По Ярославскому шоссе, — добавил Егор. — А там ведь какое движение! На Мамонтовском переезде, люди видели, под шлагбаум — шасть… И прямо к дому заявилась. Нашла дорогу. Ну, как собака.
— Скажи-и… — покачала головой Кланя. — Как собака.
— Точно. Пришлось вести снова. Теперь на веревке держат.
Матвеич обнес по второму кругу.
— А правда, что в пансионате жена мужа утюгом убила? — спросила баба Нюра.
— Правда, — подтвердил Егор. — Он туда в отпуск приехал, а по второй путевке — краля его. А со службы жене письмецо подкинули. Она туда и заявилась, утюг в кошелке. И подстерегла…
За столом примолкли. Вроде бы находясь под большим впечатлением от этого страшного случая. Хотя случай этот всем был давно известен, поскольку жена мужа убила в пансионате еще прошлый год.
— А ты что же, Витя, не пьешь? — спросил Матвеич.
Витька молча выпил.
— Хорошо вам посидеть, — пожелала баба Нюра, встала и, поклонясь гостям, ушла.
— Пойду и я. По хозяйству надо, — сказала Кланя, тоже поднимаясь с места.
Остались одни мужчины.
— Ну, как работа идет? — осведомился Матвеич. Он сегодня очень вежливый был, знал, что людям интересно про свое рассказывать, а не про чужое слушать. — Выходной сегодня у вас?
— Другая смена дежурит, — ответил Степан. — А работа идет, ничего… Только нынешний сезон тонут очень. В неделю то двоих вытащим, то троих — это я считаю, которых не откачали. Мертвяков… Много.
— А эти, с Голубой бухты, что делают, паразиты? — встрял в беседу Егор. — В позапрошлое воскресенье один утонул у них — ныряли, ныряли, не нашли… Потом сам всплыл. Так они его ночью отбуксировали в наш залив, подкинули нам…
— Вот-вот, — загорелся от возмущения Степан. — Чтобы, значит, у них статистика меньше была. А мне самому не надо статистики? Меня, как заведующего, начальство за эту статистику не драконит? Тут своих не поспеваешь таскать, а тебе чужих подкидывают…
Он вздохнул сокрушенно.
— Сей год особенно тонут, — пояснил Егор. — Выходных-то два стало… Больше — пьяные. Качаешь, а у него из нутра — пьяный дух…
— Да, — согласился Матвеич. — Пьют много.
И, накренив бутыль, снова стал разливать.
Они посидели еще с часок. Вели разговор. Только Витька помалкивал.
А потом хозяин сказал:
— Отлучусь маленько. Надо мне с дачниками одно дельце уладить.
И вышел.
Степан переглянулся с Егором. Обратился к Витьке:
— Ну, как, братенник, у инженерш-то? Как у всех или поперек?
Витька обмер.
— А? Отвечай, зараза…
Степан тяжело поднялся с табуретки, засопел, но тут же снова сел на место, взял бутыль и налил три лафитника вкрай.
— Пей, — приказал он Витьке.
— Не хочу я…
— Пей, говорю! Мы тебя сейчас бить будем. Так чтобы нам веселей — и тебе боли меньше… Пей.
— Не хочу, — повторил хрипло Витька.
— Как знаешь.
Степан и Егор осушили залпом. Встали.
Витька метнулся из-за стола. Но они уже надвигались на него с обеих сторон, отрезав путь к двери. А позади Витьки был топчан. И больше некуда было деться, очень тесен был этот летний флигелек.
— Сейчас мы тебя поучим. — Степан приблизился вплотную. — Поучим, чтобы знал…
Витька, уже смирившись с неизбежным, стоял перед ними открытый. Они его не раз уже били, Степан да Егор, на правах старших братьев. Били сызмальства, и потом, когда подрос, а они совсем стали взрослыми. Но с тех пор, как Витька покинул Тетерино, это уже не случалось — редко виделись.
Он стоял покорно, дожидаясь первого удара. Он и не думал защищаться, зная из прошлого опыта, что чем безответней он будет, тем скорее иссякнет у них злость. Пропадет охота.
Но когда Степан, отнеся за плечо кулак, ринулся вперед, будто влекомый этим страшным кулаком, Витька слегка отклонился вбок, неосознанно даже, потому лишь, что в армии он маленько занимался боксом, и это уклончивое движение, уход от удара, где-то само собой угнездилось в его мышцах, — и Степан, налетев на топчан, со всего размаху втемяшился башкой в стену…
— У-У, — взвыл он от боли, от ярости, и ловко, будто кошка, извернувшись назад, опять кинулся на Витьку.
И снова Витька, нехотя, повинуясь только инстинкту самосохранения и той боксерской жилке, что осталась в нем, отскочил.
Но Егор сзади резанул ему сапогом под коленки, и он упал как срубленный.
Братья навалились. Удары заставляли Витьку то складываться пополам, то выгибаться дугой под тяжестью двух тел. Звездануло в глазах…
— По морде не бей! — услыхал он команду Степана. — Морду оставь… Ему же на работу в понедельник.
Тупо, будто комлем бревна, садануло в грудь, сломило дыхание. Он провалился в черноту…
6
И было все так же черно, когда он открыл глаза.
— Вить, а Вить… Вставай.
Его тормошил Матвеич.
— А?
Витька не мог понять, отчего вокруг такая темень. И что с ним было такое — спал, что ли? На полу…
— Ну, вставай, Витек, пора…
Голос тестя был благостен и усмешлив.
— Куда?
— На рыбалку, сговаривались ведь. Степан и Егор пошли уже.
Витька ворохнулся — встать, но тут же со стоном повалился на бок.
— Ничего, ничего, — приподнял его за под мышки Матвеич. — Это враз пройдет… Вот, телогреечку надень.
Витька закашлялся.
— На, попей, — сунул ему ковшик.
Они вышли.
Небо было сплошь в ярких звездах.
А берега — и тот, и этот — точно так же сверкали сплошь рыбацкими кострами.
— Вон сколько их нынче… рыбы хватит ли? — засмеялся Матвеич.
Витька остановился.
— Что ты?
— Снасть…
— Да все уже взято, в лодке.
Когда Витькины глаза привыкли к темноте, он различил, что по всему берегу идет копошение. Будто не ночь, а день. Свистели в воздухе удилища. Позвякивали колокольца донок. Один за другим отваливали челны. Но все это было пока лишь приготовлением.
Витька и Матвеич подошли к своей лодке. А рядом, в другой лодке, сидели Степан с Егором.
— Привет, — сказал Степан.
Витька не ответил.
Он толкнул лодку, настиг ее в движении, залез на скамью. Матвеич погреб.
Вода неслышно огибала борта.
Они отдалились от берега метров на восемьдесят. Матвеич, притабанив весла, вытянул шею, вгляделся в горящие на берегу костры — измерил расстояние…