Бирюков на это ничего не ответил, только пожал плечами и потупился. Ему было стыдно.
Ему было стыдно за директора конторы товарища Шурганова, который только что сказал глупость. Конечно, новый директор еще не успел как следует ознакомиться с разведрайоном, вникнуть в детали, создать представление. И на семнадцатой буровой он еще не бывал. Но зачем же так явно обнаруживать свою неосведомленность и говорить глупости в присутствии подчиненных лиц?..
Бирюков при этом имел в виду лицо экспедитора Гайдамовича, который присутствовал в кабинете — сидел в углу.
Экспедитор Гайдамович был высокий, тощий и сутулый человек преклонного возраста — скоро на пенсию. Он с незапамятных времен работал в торгчасти и с тех же незапамятных времен фигурировал на Доске почета: он был лучшим экспедитором. Гайдамович.
Он сидел в углу, опустив голову, но, услышав про семнадцатую буровую, весь вскинулся и стал выражать безмолвное недоумение.
Бирюков откашлялся.
— Алексей Николаевич, но вы, очевидно, знаете, где расположена семнадцатая буровая?
— Знаю.
Директор конторы, не оборачиваясь, протянул руку к карте разведрайона, висевшей позади него, и, не глядя, постучал толстым пальцем:
— Вот здесь.
Палец ткнулся в сиротливый кружок, вокруг которого простиралась заштрихованная зелеными черточками трясина. Там и была семнадцатая буровая — самая отдаленная на белом свете.
— Вот здесь. Медведь-болото.
Бирюков снова откашлялся и ничего не сказал. Ему было стыдно за директора в присутствии подчиненных лиц.
— Извиняюсь, — сказал тогда в углу экспедитор Гайдамович.
Гайдамовичу не было стыдно, потому что он уже понял, кому придется везти арбузы на семнадцатую буровую в Медведь-болото.
— Извиняюсь, — заявил Гайдамович. — Но какой транспорт вы имеете себе на уме? Я ручаюсь, что ни одно колесо туда не проедет, даже лошадь…
— Возьмете трактор и тракторные сани.
— Трактор? — поразился Гайдамович.
— И тракторные сани, — подтвердил директор.
Гайдамович топтал ковер, хлопал себя руками, и на лице его возникали и пропадали красные пятна. Потом он выпятил грудь и сказал — так прямо и сказал директору конторы:
— Это — на вашу ответственность!
— Согласен, — не испугался директор.
Он вышел из-за своего стола, подошел к Гайдамовичу, похлопал его по сутулым плечам, улыбнулся и сказал:
— Ни пуха ни пера!
Он был страшно веселый человек — новый директор конторы товарищ Шурганов.
Сначала трактор волочил сани по пыльной дороге. Пыль вставала столбом, вихрилась, осыпалась, смешивалась с вонючим, выедающим глаза чадом из выхлопной трубы.
И все это безобразие обволакивало экспедитора Гайдамовича, который сидел на краю саней, подняв капюшон брезентового плаща. Гайдамович чихал, отплевывался и с досады вспоминал разные неприятности.
Уже второй раз тракторист Яша — белобрысый, белолицый и белозубый коми — останавливал трактор, выходил, приветливо улыбался и звал Гайдамовича:
— В кабину садись. Пустая кабина. Что тут сидеть?
На это Гайдамович ему отвечал, не скрывая раздражения:
— Послушайте, вы знаете свое дело, а я знаю свое дело. Каждый сидит там, где ему полагается.
Яша улыбался и лез обратно в трактор.
Опять ехали.
Гайдамович действительно знал свое дело и, будучи добросовестным экспедитором, предпочитал никогда не отлучаться от вверенного ему груза. На его имя выписывалась накладная, и накладную он держал в нагрудном кармане у самого сердца.
Но на этот раз он намеренно истязал себя и пылью, и чадом, и тряской, и всеми иными мучительными неудобствами рейса. Чтобы не забылась, не иссякла обида на директора конторы бурения товарища Шурганова.
Разве он, Гайдамович, когда-нибудь отказывался от поручений или старался увильнуть от работы? Он возил молоко в поисковые партии, когда в поисковых партиях появлялись дети, и это молоко не скисало в дороге. Он возил сено в печорские колхозы, когда там запаздывало лето и не хватало кормов для рогатого скота, хотя это и не касается геологии. Когда это было нужно, он доставлял огонь и воду через медные трубы!..
В конце концов именно он, а не кто-нибудь другой прошлой зимой трижды ездил в это проклятое Медведь-болото. И благодаря именно ему люди на семнадцатой буровой весь год едят хлеб с маслом, сахар, мясные и рыбные консервы, употребляют витамин «С» и пьют спирт-ректификат по усмотрению бурового мастера. У них, слава богу, есть все, что нужно человеку.
Но ездить на семнадцатую буровую летом? Возить на санях в Медведь-болото арбузы? Нужно иметь вместо головы арбуз, чтобы придумать такое дело…
Сани резко тряхнуло, занесло вправо. Гайдамович едва не слетел с саней.
Трактор переполз кювет, сворачивая с дороги на профиль. Уже был виден этот профиль — прямая просека, рассекшая пополам сине-зеленую чащобу хвойного леса. Плотно стояла тайга. Было трудно даже представить себе, как сумели проломить в ней эту тесную щель.
Впрочем, все здесь и подсказывало, что люди шли напролом, торопясь. Пни не корчевали, подрезанные стволы валили набок, прямо в упругие объятия других деревьев. Лишь бы пробиться: зима сравняет и сгладит все шероховатости, настелет сорок снежных слоев — скатертью дорога, и по зимнику к дальней буровой пройдет караван машин…
То зимой.
А в данный момент натужно ревет трактор. Брызжет из-под гусениц острая щепа. Колкие ветки стегают наотмашь. Трясет, швыряет в стороны…
Гайдамович сел спиной к трактору и, придерживая руками края капюшона, заслонил лицо. Глядел в амбразуру.
Просека, сужаясь, медленно уходила вдаль. Позади саней с озорным свистом выпрямлялись молодые еловые тростинки. Выскакивали коренастые пни в затейливом убранстве поганого гриба. Появлялись настоящие грибы — с пень вышиной, досыта изъеденные червем. Багряной росой высыпала брусника. Широкими кругами шла рябь по замутненным лужам. Уползала одна лужа, другая. Все уползало…
Что-то зеленое, полосатое лежало в луже.
Гайдамович встрепенулся, напряг зрение, ахнул. Его как ветром сдуло с саней. Догнал трактор. Размахивая руками, старался перекричать мотор и грохочущее лесное эхо:
— Стой, стой! Остановитесь, я вам говорю…
Трактор замер. Яша, улыбаясь, выглянул из дверцы.
Попирая лужи бродовыми сапогами, Гайдамович бежал по просеке в обратном направлении.
Он долго, сдвинув брови, со всех боков осматривал оброненный арбуз. Арбуз оказался целым. Гайдамович, дыша тяжело и порывисто, то ли от бега, то ли от пережитого волнения, вернулся к саням.
Улыбающийся Яша выглядывал из дверцы.
— Не заметил бы, потеряли бы — в другой год на дороге росли бы.
— Здесь вырастут! — буркнул Гайдамович, заталкивая арбуз под брезент к остальным. И вдруг изошел стоном: — О-ой…
Из-под брезента глянула на него разинутая алая пасть расколотого арбуза. Розовая слюна текла из пасти… И в другом месте темной влагой набухал брезент. Прощупывалось липкое, скользкое…
— Что вы наделали? — кинулся к трактористу Гайдамович. — Я же вам говорил черным по белому: ехать осторожно, самый тихий ход… Что вы наделали, а?
Яша взглянул. В робости почесал затылок:
— Я ведь и так осторожно… Дорога… Дальше хуже будет… Ехать дальше?
Гайдамович ничего не ответил. Сел на сани, нахлобучил капюшон.
Ехали дальше.
Через час просека уткнулась в речку. Никудышная такая лесная речка — ручьишко в пять шагов шириной. Проезжая здесь зимой, Гайдамович даже не догадывался о существовании речки — зима и ее сровняла с землей. А теперь, пожалуйста вам, речка — воды по колено, обрывистые берега…
— Тряхнет, — пообещал Яша.
— Что? — возмутился Гайдамович. И задумался. Он долго стоял и думал. Потом вернулся к саням, откинул брезент, взял под мышки по арбузу и зашагал к речке. Перешел ее вброд, хлюпая бродовыми сапогами, положил арбузы на землю и опять — вброд через речку…
Яша вздохнул, заглушил мотор.