Хорошо, что я раньше успел несколько раз смазать кончик своего посоха. Теперь он чуть-чуть двигается, скользя внутри её складочки. Чуть раздвигая, чуть придавливая. На смену беспорядочным мелким движениям тремола покоя приходит ритм. Ещё мягкий, не рубленный. Естественный, не навязываемый, не форсированный. Инстинктивный. «Правильный». Я не вижу подробностей, а полка берёзовая… ну очень грубая, приблизительная, обратная связь. Но, кажется, я попал своим дрыном в нужную точку. В «правильную». Потому что меняется её дыхание, меняется тональность её звучания. Вместо испуганного ойканья, повизгивания от страха, от боли, от неожиданности, я слышу её ахи. Всё более глубокие, ритмичные, всё более дополняемые стонами. Стонами страсти. Сладострастия. Стонами, обращёнными вверх, к куполу храма, куда направлено её запрокинутое лицо, где в полутьме уже различима роспись с Иисусом-Пантократором в центре. Наконец, она сама, её бёдра, начинают двигаться в такт субмиллиметровым колебаниям этой деревяшки. Если сначала она инстинктивно отшатывалась, отодвигалась от каждого прикосновения твёрдого мёртвого дерева к мягкому, удивительно нежному, чувствительному месту своего юного тела, хотя, удерживаемая своим страхом и моими командами, пыталась сразу вернуться в прежнее положение, то теперь она начинает сама двигается навстречу. Чуть поворачивает бёдра, чуть приподнимается или опускается, чуть отодвигается, чтобы немедленно вернуться, двинуться навстречу движению моего дрючка, с острым восторгом встретиться с ним, чтобы сильнее прижаться к нему, чтобы прикоснуться к кончику берёзового полена наиболее приятным, наиболее возбуждающим её образом.
Возбуждающим — её. Потому что мне… Блин! Как было написано в одном старом номере журнала «Крокодил», в разделе «жалобы в домоуправление»:
«Прошу заделать соседке половую щель. А то когда у неё течёт — у меня капает».
Дожил, факеншит уелбантуренный! Даже старые советские анекдоты не помогают! Да ну их эти всё игры нафиг!
Я отбрасываю свой дрючок в сторону, падаю на колени впритык к девушке, ухватив её за бедра, вздёргиваю себе на колени. И надеваю её на… на свою многострадальную мужественность. Вчера эта… «деталька» — вся опухла от «разговоров» с папашкой, сегодня — от «рассуждений» с дочкой. Ну и семейка!
Девушка ахает от неожиданности, начинает заваливаться назад. Приходиться прижать её за спинку к себе. Но успокаивать, уговаривать, по спинке гладить… Она ещё не успела упасть грудью на моё плечо, а мои ручки-ручонки уже ухватили её ягодицы. Кажется, когда-то совсем недавно я отмечал их привлекательную внешность. Не сейчас. Сейчас — не внешность, сейчас — удобно держать. Крепко. Надёжно. Упруго. Управляемо…
Я таскаю эту женщину вверх-вниз… ещё раз… ещё… Каждый резкий рывок вниз, до чувствительного удара двух разгорячённых тел, вызывает её «ах» и моё рычание. Точно — я рычу как дикий зверь. Сквозь плотно сжатые зубы. Не пытаясь кого-то напугать или оповестить. Не «по уму», не «по душе» — чисто «по телу», от полноты и остроты именно телесных ощущений, по-зверски.
Долго, бесконечно долго, всю эту идиотскую игру, накапливающееся напряжение, наполнившее меня, под все эти как-бы умные рассуждения по мотивом святых текстов и прочих идиотских выдумок, тормозимое моими глупыми попытками переключения внимания, разгоняемое, распихиваемое тем, что я обычно называю мозгами, по всему телу, по самое горло, по самые ноздри, и переполнившее меня до затруднения дыхания, дрожи в руках, в ногах, в позвоночнике, до ломоты в голове и странных, мгновенных расфокусировок зрения… я был кретином, я хуже «осла с того сеновала», потому что тот «осёл» не видел девушки, а я видел и столько тянул… и…
У-ух! Трифена вдруг вскрикивает, сильно прогибается, валится назад. Но я только успеваю поддержать её за спину. Потому что… в этот момент я сам… У-ух! Ух как я сам… занят. Самим собой. И ещё разок. А теперь медленно… Поддерживая эти ягодички… опустить до упора… и продолжить. Уже не движение, ибо некуда, но — усилие, прижимание, натягивание… Как я ей сказал? «Выжми себя до последней капли»? Не знаю как она, но уж себя-то — точно… Мда… Однако — хорошо. Ну просто здорово. Ну просто очень. И — пропотел. Круто. Ах до звона. Мне. А она как?