И это — лучший вариант. Потому что, альтернативой является состояние забитой тупой двуногой скотинки в каком-нибудь «церковном» или «богатом» доме. Скотинки, мучимой не только болестями телесными, не только понуканиями людей начальствующих и надзирающих, но и собственными воспоминаниями и сожалениями. Сожалениями об упущенных возможностях. «Прости народ русский… что не осилил».
Парадокс, но мне здорово повезло, что я нарвался на такую сволочь, как отец Геннадий. Был бы у нас приходским попом приличный человек, добрый, умный, честный — убивать было бы тяжелее. Я бы ещё долго приплясывал да сомневался бы, пытался бы как-то договориться, на «авось» надеялся… И влетел бы куда глубже.
Потому что всякий приличный священник просто обязан, по долгу своему перед господом и законом, выяснить, выспросить у паствы своей о всех важных событиях в приходе. И тогда Марьяшкина внебрачная беременность, отмечаемая добрыми христианами, просто автоматически приводит к её исповеди. А она, как благочестивая, истинно верующая женщина, очень естественно, доброжелательно и открыто, ответит на все вопросы пастыря, расскажет и о нашей встрече, и о моём ошейнике, и как она меня «правой ручкой обняла и поцеловала». Искренне покается и просветлится.
И добрый пастырь, скорбя в душе своей о греховности столь юного отрока, оказавшегося беглым холопом, насильником, убийцей да ещё, страшно сказать — в церковь не ходившим, причастие не принимавшим, верноподданнически сообщит в епархию… Хорошо, что отец Геннадий оказался жадной скотиной — решил для себя лично дольку урвать. Честный бы человек, бессребреник, просто бы донос послал.
Так это счастье — когда сидеть сможешь. А то так отделают, что и ползать не удастся.
«Жизнь многих людей в России была бы совершенно невозможна, если бы не всеобщее неисполнение закона». Я-то думал, что эта мудрость имперских времён, а оно вона как — «с дедов-прадедов»! Это мы такие, или это законы у нас такие? Екатерина Великая, говоря об одной ситуации, сказала: «Здесь надлежит действовать не законом, но — обычаем». Хотя дама была вполне… «законодательная» — сама законы устанавливала, сама много сил тратила, добивалась их исполнения.
Но ведь — «дело делается людьми». И дело под названием «Россия» — тоже. В том числе и теми, чья жизнь «была бы совершенно невозможна». Получается… парадокс. Если бы «законы исполнялись» — то России бы не было. А если не исполняются… То имеем то, что имеем. Как Градский поёт:
То, что я, Ивашка-попадашка, оказался в числе тех многих на Руси, чья жизнь «совершенно невозможна» — нормально. Ни одно национальное законодательство на попаданцев не рассчитано. Не знаю, насколько мои коллеги это ощущают, но мы везде — контрафакт. «Преступники по происхождению». Ни в одной законопослушной стране попаданец на воле не задержится.
Только у нас, в России, и есть шанс. Но попаданцу попадаться — категорически… А я тут… по самому краю… С епископом бодаться… Да растопчут они меня и даже особо не заметят!
Я оглядел присутствующих. У девок шевелились губы. Считают удары про себя. Нет, пока ещё — «про боярыню», не — «про себя». У обеих, у Елицы и у Трифены, на лицах выражение ужаса. С мощной примесью любопытства. Пожалуй, обе они ещё «боярской порки» ни разу в жизни не видели. «Боярской» и в смысле — по приказу боярича, и в смысле — по спине боярыни.
Бить-то обеих девок, конечно, били. И кулаками, и по спине перетягивали. Но вот правильного наказания, на «кобыле», с профессиональным катом… Любопытствуют. На себя примеряют. Пусть и неосознанно, инстинктивно: «вот так я буду лежать. А потом он ударит, и я вот так дёрнусь». В такт ударам плети чуть дёргаются гримаски на их лицах, сжимаются кулачки. Не вижу, но могу предположить, что так же сжимаются и остальные части их девичьих тел. Основа театрального искусства — способность хомосапиенсов к сопереживанию. Почти вся культура человеческая на этом построена. Вся индустрия развлечений. Всё средневековье — публичная казнь как раз и есть одно из двух главных массовых развлечений. Второе — крестный ход.
Сомлевшая, было, после десятка ударов Марьяша, вдруг снова громко замычала сквозь заткнутый кляп и стала извиваться всем телом, елозя и дёргаясь по скамье. Ноготок пропустил удар и вопросительно посмотрел на меня. Похоже, у неё схватки пошли. Ещё в Пердуновке я объяснил Ноготку — чего я хочу. Вот так он и бьёт: «гладкой» плетью — «чтобы шкурку не попортить», но «в полную силу» — чтобы проняло. И 40 ударов — чтобы надолго запомнилось.