Теперь пришла очередь молодого поколения — завалить эту обеденную конструкцию в ходе несложных групповых игр. Рухнувший стол всё-таки задел Елицу по ноге. Та сидела на земле, плакала от боли, и, как я подозреваю, от облегчения от завершения этого, столь нервирующего её процесса, а я глупо хихикал, когда в поварне снова потемнело, и в дверной проём ворвалась злая, как греческая фурия, «богиня смерти».
— Вы… такие-сякие… Вас… всяких разных… только за смертью посылать. У меня там … тудыть-растудыть… эта пациентка… б-б-б… боярской кровищей исходит, а они… маму их, бабушку, и всех прочих, вплоть до Евы…
Девчушки, подхватив первые попавшиеся под руку горшочки и пучки сухой травы, прихрамывая, хотя и по-разному, мгновенно выскочили из поварни. А Мара задержалась, чтобы высказать мне своё «фе»:
— Ты что думаешь, ты меня этой поркой испугал?! Что из сестрицы своей своего собственного сыночка плетями выбил?! Ты, что думаешь, что коли ты — «Зверь Лютый», «крокодил выгрызающий», так я тебя бояться буду?! Хрен тебе! Понял?!
— Не понял. Ты, никак, решила, что я это представление устроил, чтобы тебя, Марану, испугать? Ты меня за дурня деревенского держишь? Я же с первого раза увидел, что у тебя страха нет. Так какого… мне перед тобой страшилки разыгрывать? Кончай, Мара. Не всякая молния, что с неба бьёт, только твою избу метит.
Вот, оказывается, мания величия — не у одного меня прорезается.
— Теперь давай по делу. Завтра пришлю плотника. Пусть стол подправит. И другие на заимке дела есть. Полы надо настелить. Двери навесить. Прикинь — что тебе здесь ещё для обустройства надо. Другое дело: ты ничего с Елицей не делаешь. Запустишь — девка смерть свою сыщет на ровном месте. Лечи её, Марана. Ты во многих болячках смысленна — ищи способ. И вот ещё что. Оставлю я тут, у тебя, Трифену на несколько дней. Ты её осмотри да присмотрись — потом скажешь. Она девочка грамотная. Пусть поможет тебе и список составить — чего надобно, и по другим делам. Да хоть Елице азбуку покажет! А дальше поглядим.
Мы погрузились на телегу и отправились восвояси. Трифена взволновано кланялась нам вслед, но осталась в новом месте без нытья и слёз.
Святая Трифена Всеволжская… Причислена к лику святых за своё благочестие и многие труды праведные на пользу веры Христовой и для народа Русского просвещения.
Мало кого могу сравнить с ней, ибо потрясла она «Святую Русь» даже не делами великими, но лишь присутствием на земле нашей.
Вскорости по возвращению нашему в Пердуновку, призвал я Трифену к себе для забав постельных. Однако же, явила она не одни лишь таланты полюбовные, но и многие знания книжные. Знала она и чин церковный, и Писание, и грамоте разумела, русской и греческой. Потому велел я учить меня, а когда увидел от Трифены в этом деле пользу, то, испытывая великую нужду в людях письменных, приказал учить и людей моих.
Ух, как позже вызверились на неё да на ей подобных — попы наши! Ибо — ересь сиё, ибо сказано у апостола Павла: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви».
Научение на «Святой Руси» было завсегда подобием церковным. И не было у нас в учителях женщин. А ежели и учили они, то лишь домашних своих, в домах отцовых или мужниных. У Трифены не было ни отца, ни мужа, в доме церковном учительство ей было заборонено. Вот и пришлось мне новизну придумывать: «дом казённый». Для того, чтобы баба — чужих детей да мужей грамоте учить могла. Иной скажет: экая мелочь! Да только одно за другое завсегда цепляется. Коли дом казённый, стало быть, и служба. Пришлось баб в государеву службу брать. Значит, и чины давать, и жалование, и земли по выслуге. И кафтан казённый. А хоть ты муж брадатый, добрый да вятший, а казённому кафтану поклонись. А в кафтане-то — баба! Вся старина русская поплыла, посыпалась.
И другое дело от Трифены пошло. Ученик противу учительствующего завсегда глуп. Для того и приходят в научение, чтобы ума-разума набраться, глупость да невежество своё поуменьшить. А коли отроки да с младых ногтей, да изо дня в день, мудрости от бабы перенимают, то и обычай наш русский полагать, что всякая жена — дура, не ко всякому липнет.
И третье дело от неё же. Сплю я мало, потому установлено у меня так, что уже и ночью глубокой читают мне. «Чтицы ночные». Часто — из Писания да из иных книг божественных и мирских. И по сю пору помню, как голос Трифены звучал, когда она Псалом Давидов читала. После и иные девицы были. И ты, красавица в этом ряду нынче. А начиналось-то с первой, с Трифены-смуглянки.