Не о том думаешь, Ванюша! Об отоплении надо думать, а не о бабах!
Неродившуюся проблему в лице растущего живота Светаны по собственной инициативе решил Чарджи: вывел бабу в лес, привязал к дереву и отодрал своей нагайкой так, что случился аналогичный Марьяшкиному результат. У меня сложилось впечатление, что эту акцию он исполнил мне в отместку. Причём здесь я? Ну, бывало, но ведь и кроме меня…
Медведица во время течки старается совокупиться с максимальным количеством соседей-самцов. Это может сохранить медвежатам жизнь — самка выкармливает детёнышей молоком два с половиной года. Иногда самцы стремятся убить медвежат — тогда у медведицы снова начинается течка. Но убивают, конечно, не своих потомков. Медвежье бл…ство как механизм выживания потомства. А как с этим у хомосапиенсвов? Народная мудрость гласит: «У семи нянек — дитя без глазу». А у «семи отцов»?
Надо бы было «построить» Чарджи: что ж это он из моей робы приплод выбил? «Урожайность» снижает, воспроизводству моего «основного стада» препятствует. Но ссориться сейчас с ханычем… Тошно мне. От всего этого… Сами разберутся.
Глава 164
По сравнению с боярыней, с рабыней всё прошло проще — она сама выползла из леса, никакой телеги для перевозки подано не было. Да и отлёживаться несколько дней ей никто не дал. Помимо сидячей деятельности по чистке овощей и рыбы в области кухни, продолжалась её использование и в других областях. Мужиков в усадьбе много, «сервис» им нужен постоянно.
— Болеешь, значит? Ну, тогда становись на колени да рот открывай. Давай-давай, неколи. Старайся, дура, соси чаще, да поторапливайся — тама следующие ждут.
— Не, мужики, вы гляньте какой у нас боярич — разумник. Ведь вот же — совсем негожая баба. А вот ежели её приспособить как боярич показал — очень даже вполне.
— Эт да, господин-то наш об людях своих заботиться. Уж как дело-то не повернётся — завсегда выход какой найдёт. И научит, и подскажет, и покажет. За таким-то господином и мы не пропадём.
От этих похвал мне становилось ещё тошнее. Все эти психологии с социологиями — хорошо, конечно. Но печей-то нет! Полные оптимизма высказывания Ивашки типа:
— Наш-то господин — ого-го! Он же завсегда! Мы-то все противу его ума — щенки слепые… вызывали у меня раздражение. Переходившее уже в непрерывный, неотвязный страх: а ну как не найду выхода? А ну как пойдём всей общиной под снег без отопления? Помёрзнем, подохнем. В ушах снова звучало: «Прости народ русский, что поднял да не осилил…». Стенька! Отстань!
Николай пытался меня успокоить, рассуждая, что:
— Ежели потесниться, то, к примеру, в Рябиновке да в Паучьей веси очень даже вполне…
Но мне становилось от этого ещё тоскливее. Лезть на шесть месяцев, с Покрова до Пасхи, в эти дымные, зловонные, сырые, битком набитые барахлом, людьми, скотиной тёмные деревянные ящики… Когда у меня уже поставлены высокие, в два этажа, амбары. С нормальными, новенькими, непротекающими крышами из шинделя, с тёсаными, хорошо подогнанными полами. Потому что — амбары под зерно и там должно быть чисто и сухо.
А ещё у меня было уже почти полностью поставлено одно «типовое крестьянское подворье». И толку? Именно реальность построек, законченность всяких мелочей, типа крыльца избы или водостоков, делала особенно остро видимым это «почти» — дырки, места, где должны быть поставлены печи. Как выгнивший и выпавший зуб в челюсти ослепительно улыбающейся голливудской красавицы.
Накатывала тревога, безысходная тоска: не смог, не сумел, время потерял, не тем занимался… Моё раздражение от дождя, от сырости и безделья вполне соответствовало общему настроению. Люди мои ходили как сонные мухи. Конечно, что-то делалось: тесались доски, набили целый сарай «деревянной черепицей», в редкие сухие просветы в обложном дожде выровняли поверхность грунта будущего селища, видя уже, по лужам и ручейкам — как вода пойдёт. Но проводя основное время в ничегонеделании и скученности, люди начинали грустить, кашлять и цепляться друг к другу. Даже Домна не выдержала:
— Что вы тут по поварне расселись, как куры нахохленные? А ну брысь с отседова. Как сготовлю — позову.
Народ разбежался, попрятался кто где. Но скоро все снова стянулись к поварне. Там — печь. Там — тепло, там — огонь горит. Уже один его вид, шум, движение — создают ощущение жизни, чего-то интересного, происходящего.