-Во-во. И вот смотрит гадалка на мою внутреннюю настойку, или на судьбу, или на нити эти самые. Злыми своими глазами. Любопытными, равнодушными. И вижу я, что она сейчас мне в этом механизме что-нибудь повредит. Наколдует, сглазит или просто заденет когтем наманикюренным.
-И что ж ты сделал?
-Вскочил и говорю: все, хватит. Она: так я же еще ничего не сказала. И не нужно, говорю. Правда, не нужно. А сам боюсь ее разозлить, коробка-то все еще приоткрыта. Она так смотрит растерянно. Ну ладно, говорит. Как хочешь. Да, говорю, я так хочу. Денег ей заплатил, конечно.
-Деньги-то за что? Если она ничего не сделала?
-Так и хорошо, что не сделала! Она ведь знала про устройство, про нити, про крышку от коробки. Не знаю, ребят, как это объяснить. Знала, и все тут. Если бы захотела, могла что-нибудь испортить. Неохота было злить ее. Так и разошлись: нормально, спокойно.
Володя тихо засмеялся.
- Мать-то не всегда такая была, - продолжал свою историю Коматоз. - Раньше мы жили нормально. Зимой в городе, летом на даче. И детство у меня было нормальное. Школа, музыкалка. Отец и мать работали на заводе инженерами. Деньги всегда в доме водились. Все время что-то покупали, приобретали, ремонты мастырили. А потом мать в Киев подалась - в командировку. Она туда ездила каждый год, а нас с отцом оставляла одних на хозяйстве. Но мы не скучали, нам даже весело было. Мать все следила за правильным питанием, а мы с папашей пускались во все тяжкие: то сосиски, то пельмени. Мать возвращалась, и мы заживали как раньше. А в тот раз уехала - и не вернулась. И выяснить про нее мы ничего не можем. Звоним коллегам - они ничего не знают. А тетка одна, подруга ее, рассказала, что мать в Киеве послушала какую-то лекцию и подалась в Белое братство Юсмалос. Слыхали про такое?
-Это типа новая вера? - спросил Володя.
-Да какая вера, - скривился Птица. - Секта это. Тоталитарная секта, вот и все.
-Квартиры отбирают, - ввернул Леха.
-Квартиры они не отбирают, - отозвался Коматоз. - Зачем отбирать, когда люди сами им все отдают. И квартиры, и деньги, и ценности. А потом уходят жить в это братство. В братстве кирпичный дом, между прочим, да не один. А вокруг - высоченный забор с колючей проволокой.
-И они не могут выбраться? - ужаснулась Лота.
-Могут, но не хотят. Зачем выбираться? Все: незачем. Там людям ломают волю. А воля в человеке - все равно, что спинной хребет. Мать через месяц сама наконец позвонила из Киева и прямо нам с отцом заявляет: вы, мол, мне мешаете духовно развиваться, я от вас ухожу.
-Как же им позволяют семьи разрушать? Не одна религия такого не приветствует.
-Не только позволяют, а наоборот рекомендуют. И пример имеется перед глазами. Ихняя Мария Дэви сама бросила в Донецке мужа и сына. Она для братства - живой бог, которому молятся и поклоняются. А она им врет, что прилетела с Сириуса. Скоро, мол, наступит конец света, и от божьей кары спасутся только члены братства.
-А много их, членов этих?
-Много... Теперь много. В каждом крупном городе - десятки тысяч. А всего по стране не знаю сколько. Миллион, не меньше. Говорят, это пришла новая религия, чистая и незамутненная. Без попов, без вранья. А посмотришь - мешанина невозможная: и тебе древний Египет, и христианство, и Рерихи, и фиг еще знает чего. Ходят по школам, заманивают к себе детей. Их основной клиент - подростки да тетки вроде моей матери.
-А как ты на улице оказался? - спросил Володя.
-Как-как... Решил отец продать квартиру. Кто-то его надоумил. Чтобы, значит, Белое братство не оттяпало... А жить, значит, на даче. Дача от Донецка недалеко. Отец тогда работу потерял: их всех под сокращение, а завод развалился. Денег не было; решили с отцом, будем заниматься сельским хозяйством и сами себя прокормим. В школу я уже практически не ходил. Думали, отец будет меня обучать. А куда обучать, если он пить к тому времени начал? Он и раньше попивал, но не сильно, у нас все так пьют. В общем, занятия наши по боку пошли. Ну и вот...
-Так чего квартира?
-Продали. Да и черт с ней, с квартирой: хреновая она была. Хрущевка с видом на комбинат. А тут как раз подвернулся покупатель, хорошие деньги предлагал. И отец продал.
-Деньгами-то с тобой поделился? - поинтересовался Леха.
-Деньгами? Пропали все деньги - сразу после сделки. Украли все до копейки, а отца грохнули прямо в квартире...
Коматоз хлюпнул носом. В печке трещали дрова, и пламя гудело на каких-то очень низких частотах.
-Говорят, с кем-то он обмывал сделку. А квартиру облили бензином и подожгли. Говорят, покупатель с убийцей был в сговоре, сам же и навел... А отец, он это... когда квартиру подожгли, живой еще был...
-А родственников у тебя нет?
-Почему нет? Родственники есть. Но какая жизнь в Донецке? Рядом с домом - завод. За ним - еще один завод. Родственники на заводе от звонка до звонка. Ну не умею я так жить, блин, как им хочется.
Они говорили о чем-то еще, голоса перемешивались и звучали равномерно, и огонек свечи то умирал, то оживал снова, выцветал до светлой анемичной желтизны, потом становился багровым, и тогда его крошечный кончик темнел и коптил, извергая к потолку призрачный жгутик дыма. Лота не дослушала - усталость, как обычно, обрушилась на нее внезапно и всей тяжестью, как вечер на юге, когда лето переваливает за вторую половину июля.
* * *
Она вернулась в их с Птицей общую спальню. Чтобы снять напряжение дня, перед сном она обычно читала - лежа, подперев щеку рукой. Огонек свечи дрожал, отбрасывая на стены нервные блики, пылающая плазма то угасала, и тогда страница погружалась в тень, то вспыхивала ярче, и оранжевый свет озарял комнату.
-Что это у тебя? Дай сюда! - Птица выхватил у Лоты книгу и сунул под подушку - это была та самая подушка из тайника, довольно опрятная и свежая - Лота заворачивала ее в мятое полотенце, пахнущее домом. Она не была уверена, что с магической точки зрения на этой подушке можно спать запросто и безбоязненно, и она не пропитана чем-то нехорошим, и страшные, трагические а, возможно, криминальные события не отравляют теперь ее внутреннее содержание, то есть перо и пух. Но она себя успокаивала. Что это, мол, пустые фантазии. Факты дразнили своей очевидностью и полной невозможностью воспользоваться ими, чтобы построить логическую цепочку и восстановить картину событий. Они хранились на чердаке, они хранились у Лоты в голове - запертые, слепые, неприступные, обременяя, наполняя чувством бессилия. И смутная, не дающая покоя рождалась догадка: кто-то Лоту заколдовал, это она, это ее вещи: эти вещи, как вещий сон, имеют отношение непосредственно к Лоте - на что-то указывая и предостерегая.
-Значит, тебе не интересно, что у меня за книга? - спросила она, оторвавшись от своих мыслей.
Ей трудно было понять, как можно взять в руки книгу и даже не взглянуть на обложку.
- Мне ты интересна, а книга твоя - не очень.
-Разве такое может быть?
-А что тебя удивляет? Литература - вымысел. Сколько не рассказывай вымышленные истории, они не будут иметь отношение к правде.
-Почему? Есть же какие-то объективные вещи, которые прячутся в этих историях. И они-то как раз замешаны на правде.
Птица посмотрел на Лоту с сожалением.
-Видишь ли, эта правда правдива лишь для таких же вымышленных историй. Одна история порождает другую, и так до бесконечности. А жизнь? Что от этих историй получают реальные, живые люди? Литература - сеть из миллиона ячеек, которая за тысячелетия опутала собой весь мир.
-Разве она не отражает реальную жизнь? Она помогает в ней разобраться, понять ее законы, - выпалила Лота, боясь, что Птица ее перебьет.
-Большая часть книг сбивают с толку. А вообще, все, что мне нужно, я уже прочел. Кое-что планирую прочесть, но это вряд ли совпадает с надписью на твоей обложке. Да ладно, ладно, не обижайся. Это я любя. Так что все-таки за книжка?
-Не скажу. Тебе не интересно, я знаю.
-Интересно. Уже интересно!
-Успенский, "Слово и словах", - Лота почувствовала, как это убого прозвучало.
Птица разочаровано хмыкнул.
-Видишь, опять слова. Ты слишком доверяешь словам, ты увлекаешься ими, тебе нравится лепить из них какие-то конструкции, слушать, как они сталкиваются друг с другом. Но ведь это только звуки, они не порождают ни образов, ни глубины.