Костер догорал. Багровеющие ветки рушились, осыпаясь мелкими искрами. Их хрупкие останки на глазах подергивались белым пеплом. На всякий случай Лота присела и осторожно подула на тлеющие головешки. На мгновение пламя ожило и подпрыгнуло вверх, но тут же опало, словно втянутое закопченными камнями и золой, которая уже начинала дымиться.
-Вот и все, - пробормотала Лота.
Где-то в вышине раздался звук - отрывистый и печальный. Лота и Индеец одновременно запрокинули головы: на фоне тяжелых низких туч летел ворон, тяжело мотая крыльями.
Лоте пора было возвращаться. И она, и Индеец понимали, что вернуться одновременно им нельзя.
-Я пойду, - нерешительно сказала Лота.
-Гутбай, - буркнул Индеец и отвернулся.
Лота понимала, что он все понимает. Это было похоже на заговор.
-До встречи, - сказала Лота и побрела в сторону дороги.
Индеец посмотрел ей вслед и ничего не ответил.
Глава четырнадцатая
Тетис, океан любви
Холод стоял неделю: Лота считала дни, их было семь.
Под натиском воды и ветра их дом, как хлыстовский корабль, висел меж небом и землей, сирый и стылый и окормляемый одним только Божьим чудом.
Никто не был готов к таким тяжелым и долгим испытаниям.
Однако постепенно все кое-как наладилось и сделалось более сносным.
Их жизнь совсем не была идиллией - так или иначе, их втянули в нее насильно, и про это никто не забывал. К тому же будущее было неопределенным, для некоторых - сомнительным и тревожным, а кое-кого неизвестность и вовсе страшила и угнетала: например, Лоту.
И конечно, это была очень благоприятная питательная среда для всевозможных разборок, склок и даже мордобоя.
Но ничего похожего не происходило, и все они в тайне этому удивлялись.
За время бедствий их общественный корабль так основательно потрепало, что теперь он качался на волнах мирно и почти благостно - побитый, но живой. А может, таинственные силы этих мест, обители загадочных свечений и неопознанных летающих объектов, которые туристы и местные жители наблюдали в горах, смягчали их огрубевшие городские души и примиряли сердца.
Все они были измотаны, но в их отношениях наступил период спокойствия и гармонии.
Возможно, эти вещи связаны между собой.
Зато аппетит у всех был до того свирепый, что Индейцу приходилось хитрыми уловками, а иногда и силой откладывать еду для собаки.
По утрам ненадолго выглядывало малахольное солнышко, процарапавшись еле-еле сквозь облака, и равнодушная природа принималась сиять вечной красотой, так что даже в самых унылых уголках лесничества чувствовалось, что на земле все-таки май, а не ноябрь.
Дни летели, сменяя друг друга.
Вечерами зажигали керосиновую лампу. Индеец устанавливал ее на середине стола. Неловко - заметно было, что ему не часто приходилось раньше это делать - запалял широкий ветошный фитиль, и синеватый огонек, чадя и вздрагивая, карабкался на его неровный край, выравниваясь, разгораясь. Потом нахлобучивал хрупкую колбу, которая создавала вокруг себя ровное освещение. И тут же невесть откуда взявшиеся седые мотыльки принимались носиться вокруг стеклянного купола с неожиданно низким самолетным гудением. Одни бились о прозрачные стенки, звонко ударяясь на полном ходу, другие отлетали в сторону и принимались нарезать судорожные круги, так что со стороны получалась будто бы корона, собранная из маленьких трепетных треугольников. Изредка огонек принимался чадить, и тогда Индеец снимал стеклянный колпак и ровненько подрезал фитиль огромными ножницами, отыскавшимися в хозяйстве лесников. Или вдруг начинало истошно вонять маслом, но и это прекращалось, стоило фитилю возобновить завораживающую равномерность своего горения.
* * *
Так было до тех пор, пока в один из дней Птица не собрался к Байдарским воротам - там располагается продуктовый магазин, где можно было закупить все необходимое. Денег было достаточно - они так и не истратили сумму, оставленную лесниками на хозяйство - а продукты вышли. Кончилась заварка, которую Коматоз с Индейцем перевели на чифирь. Оставались спички, но не было сигарет.
Лота была уверена, что в магазин двинут всем колхозом. Все одинаково засиделись на вверенном их заботам клочке земли и устали от хозяйства, куда пришлось вбухать несметное количество усилий. Пока стояли холода и они бедствовали, никому не приходило в голову покидать лесничество, и теперь было любопытно взглянуть, как изменилась природа за то время, пока они терпели на себе ее беспричинный гнев.
Но, к ее удивлению, идти вызвались всего трое: Птица как ответственный за все, Лота как неотделимая тень Птицы и Володя, который ловил на лету каждое Птицыно слово.
-Спички. Суповые концентраты. Черный хлеб. "Ватры" купите десять пачек как минимум, - наставлял Индеец.
-Сухариков сладких, печений, - гнусавил Лёха.
-Конфет что ли, - Коматоз задумчиво поскреб отрастающую на черепе щетину. - К чаю чего-нибудь, в общем.
И все они с удовольствием и без сожаления остались - топить печку, рубить дрова, сушить вещи. Присматривать за так внезапно доставшимся им во владение хутором. И только Лота шаг в шаг ходила за собирающимся в дорогу Птицей, цепляясь за его руку и о чем-то тревожась.
В какой момент закралась в ее душу тревога? Да и закрадывалась ли она? Тревога и не покидала душу Лоты. Просто именно в тот день Лота осознала, что буквально не находит себе места, постоянно чего-то ожидая. И глаза ее перебегали с предмета на предмет - с островерхих елей на стены дома, со стен - на кострище, с кострища - на коновязь, будто ища у них спасения и не находя его. И тогда Лота излишне громко, с наигранной бодростью шутила и перебрасывалась словами то с Лехой, то с Коматозом, стараясь задавать в себе эту растущую тревогу.
Свой эксперимент с выставление психологической защиты Лота считала успешным. Первая попытка, когда она долго - несколько дней подряд - не могла сосредоточиться, была только началом. Далее Лота два или три раза повторяла упражнение, и с каждым разом попадание в защитный кокон стоило ей меньшего труда. Кокон и вправду будто бы поджидал ее уже готовый, и она спокойно помещала туда и себя, и Птицу, и их с Птицей комнату, и весь их дом. Вряд ли можно утверждать, чтобы Лота подружилась с домом. Подружиться с этим диким, хмурым, настороженным существом, было сложно. Тем не менее они кое-как свыклись, притерлись друг к другу. Загадки дома, не сулившие шансов быть разгаданными, выстроились в сознании Лоты в некое подобие математической формулы: при желании, она могла бы набросать их графически, как символ или иероглиф. В итоге Лоте удалось наладить с домом если не теплые, то добрососедские отношения. Стены кокона спокойно заключали в себя это непостижимое существо, и у Лоты больше не было потребности любым способом загородить от него себя и Птицу.
Но представить себе, что кокон выходит за пределы дома и вмещает в себя двор, коновязь и ближайшие деревья примыкающего к лесничеству леса она не мгла. Дом представлял собой творение рук человеческих, его судьба была неразрывно соединена с судьбами его насельников, он был продолжением многих и многих человеческих жизней - пусть даже Лота не знала, что это были за жизни и насколько удачно они сложились. Присутствие внутри кокона внешнего мира ужасало Лоту: одна лишь мысль об этом наполняла ее протестом и готовностью сопротивляться любым способом. Все, что располагалось за пределами дома, виделось ей враждебным. Стараясь вести себя более самостоятельно, она не могла заставить себя расслабиться и побороть постоянный страх, как только пути ее пролегали за пределы лесничества, более того: когда она спускалась с крыльца. Раньше она никогда не задумывалась, насколько чужеродна и враждебна природа человеческому существу - но раньше она и не сталкивалась с природой так близко: один на один.