iii) Самономинация – любой народ или группа людей, объявивших себя жертвами урона, обладает моральным правом назвать того или тех, кто примет извинения, без вмешательства третьих лиц.
iv) Ни один человек, группа людей или народ не может, исходя из формы, характера или масштаба принесенного ему или им извинения, определять или предполагать форму, характер или масштаб какого-либо финансового урегулирования, которое может последовать за просьбой о прошении.
В Приложении 2 описывалась шкала Шенка, о которой говорил Уилл Мастерс. Тут приводилась сложная математическая формула для расчета размера репараций и компенсационных выплат, которые были бы сделаны в том случае, если не приносить извинение. Большинство этих сумм достигало миллиардов долларов. Рядом для сравнения приводилась ожидаемая цифра в том случае, если извинение было принесено. При расчетах использовался базовый показатель Стюарт в двадцать три процента. Разница между двумя цифрами называлась дифференциалом по шкале Шенка, из которого мне полагалась одна тысячная процента. Насколько я понял, Приложение 2 представляло собой попытку профессора подкрепить высокую теорию твердыми цифрами. Я уже сообразил, что одни извинения могут быть отклонены, а другие вообще никак не сказаться на размере возможной выплаты. Но даже при моих слабых познаниях в математике становилось ясно, что это все значит. Обычно дифференциал по шкале Шенка достигал миллиардов долларов, из которых мне предлагалась одна тысячная. Это серьезные деньги. За то, что я буду переживать бурю эмоций. За то, что выпущу на волю истинного себя. За то, что буду делать как раз то, что доставляет мне огромное удовольствие.
Отложив книгу, я поглядел на два раздутых, сложенных чемодана, часовыми вставших у дверей гостиной, – когда я пришел домой, они уже меня ждали. Я посмотрел на внезапные пустоты в книжных полках – признаки конца прежней жизни. В точности как сказал Стивен Форстер. Мне чертовски о многом надо подумать.
Глава четырнадцатая
В такой вечер старый добрый «Манжари» не поможет. Требовалось основательное утешение, блюдо, которое поглотило бы меня целиком. А поскольку я англичанин, разумеется, это означало приготовить что-нибудь итальянское.
В чугунной сковороде с толстым дном я разогрел немного оливкового масла и, когда с поверхности начали подниматься первые завитки дыма, посыпал ее снежинками сушеного чили, которые тут же заскворчали и запузырились. Я вообразил себе, что у меня за спиной стоит отец и наблюдает, как я готовлю, – он сотни раз так делал. Мне казалось, я нутром чувствую вибрации его голоса, низкое и звучное эхо из прошлого.
– Отойди на шаг, малыш, не то запершит в горле от чили. Я на мгновение отвернулся от сковородки.
– Знаю, папа. Я уже раньше это готовил.
– Для всего нужна практика, Марсель.
– Ты всегда мне это говорил.
– Панцетту[11] сейчас?
– Да, сейчас.
Я бросил в сковороду кусочки копченого мяса размером с ноготь с сочными, белыми, как косный мозг, ленточками сала и распределил их по дну деревянной лопаткой. Как только жар вытянул из сала жидкость, они свернулись и начали коричневеть. На разделочной доске я раздавил лезвием ножа зубчик чеснока, а потом порубил.
– Слишком рано для чеснока.
– Знаю, папа. Просто готовлю заранее.
– Он отострит, если положишь раньше времени.
– Я же сказал, что просто готовлю. И надо говорить «потеряет остроту», прости мне такую остроту.
– Надо же какой стал умный. Все-то ты знаешь. Какое вино добавишь?
– Австралийское «совиньон-блан».
– Австралийское? Что, так плохи дела, что не можешь позволить себе французское?
– Австралийского на те же деньги можно купить больше.
– Так потрать больше и купи французское.
– С тех пор, как ты умер, многое изменилось, папа. В Австралии делают отличное вино.
– Как знаешь. Как знаешь. А теперь чеснок, Марсель. Скорей чеснок!
– Не кипятись. Уже кладу.
Я подержал частички чеснока в кипящем масле всего полминуты, прежде чем вылить треть бутылки вина и соскрести прозрачные шкварки бекона и чили, приставшие ко дну, когда в сковородку полился алкоголь. Поставив бутылку, я немного наклонил сковороду с плюющейся, скворчащей жидкостью, чтобы лучше счистить несколько особо прилипших кусочков свинины. На меня внезапно полыхнуло пламя, подернутое по краям голубым.
– Горит, папа, горит!
– Спокойствие, малыш. Пламя – твой друг. Просто алкоголь выгорает. Дай ему сделать свое… Ну вот, уже исчезло.
– Спасибо, папа. Хорошо, что ты здесь. – Я бросил в кастрюлю с кипящей водой несколько колец желтой, как сливочное масло, таглиателли.[12]