Это был наш первый настоящий вечер вместе. Она сидела за сосновым столом в кухне моей квартиры на Мейда-Вейл (со временем она сюда переехала), пила мелкими глотками тяжелое красное вино (кажется, тогда у меня была фаза увлечения риохой) и задавала мне вопросы, на которые я не хотел отвечать.
– Значит, ты не поступил, как все? Не остепенился?
– Что ты имеешь в виду? – Стоя у плиты, я разогревал смесь оливкового и сливочного масла в сотейнике для чудесного филейного куска валлийской баранины, которую замариновал в чесноке, можжевельнике и оливковом масле с толикой лимонного сока.
– И нет никакой миссис Бассет?
С масла начали подниматься первые завитки дыма, и я опустил в него мясо. Оно заскворчало, засвистело и чуть съежилось от жара.
– Есть. Ее зовут Джеральдина, она живет в Норвуде. Это моя мать.
– Очень смешно.
– Спасибо.
– Ты знаешь, о чем я.
– Никакой миссис Бассет, – покачал головой я. – Никакой потенциальной миссис Бассет. И скорее всего никогда не будет.
– Почему?
Я отпил из бокала.
– Во-первых, – сказал я, грозя ей двузубой вилкой для мяса, – из принципа. Не могу себе представить, чтобы разумная женщина согласилась взять себе такую фамилию, а если бы согласилась, то она не для меня. Во-вторых, из практических соображений, из-за которых все остальные превращаются в чисто отвлеченные. Я явно не способен найти, с кем заняться сексом.
– Не везет в любви?
– Даже до тела не допускают.
Она сморщила носик.
– И это все?
Уменьшив немного газ, я начал ложкой накладывать разогретое оливковое и сливочное масло на еще сырое сверху мясо.
– Не знаю, – солгал я. – Я просто, ну, не вызываю интереса.
– Да брось…
Пожав плечами, я к ней повернулся.
– Это ты брось. Посмотри на меня. На меня всего. Какой женщине нужно…
Я развел руки, от чего мясная вилка едва не уткнулась в люстру, и поглядел на себя: огромная грудь с сосками в разных временных поясах, круглый живот, тяжелые ляжки и толстые игры. С такими габаритами поход за одеждой превращается в кошмар, кресла в самолетах – в пытку. Из-за такого тела я подростком столько раз просиживал в одиночестве конец вечеринки «Сексуальные исцеления» или «Верность» балета Шпандау или еще что-нибудь столь же выводящее из себя Фила Коллинза. Моя громадная туша.
– …все это.
– Чушь собачья.
Я отвернулся к плите, чтобы на пару минут перевернуть мясо. В кухне пахло чесноком и горячим, дымным маслом. Само совершенство.
– Я тебе говорю, что есть.
– Да ты не такой уж большой.
– У меня талия – сорок дюймов.
Брови у нее невольно полезли вверх. Она, точно согревая, покрутила бокал между ладоней.
– По тебе не скажешь. – Она отхлебнула вина и быстро-быстро его проглотила.
– Спасибо.
– Просто констатирую факт. – А потом: – Но женщины у тебя ведь были?
– Конечно.
– И что случалось?
– А ведь ты всерьез взялась меня допрашивать, да?
Показывая, что сдается, Линн подняла руки.
– Могу заткнуться.
Я с грохотом сунул сотейник в духовку. Пусть постоит еще пятнадцать минут, но не больше, чтобы мясо внутри осталось розовым.
– Да нет, все в порядке.
С бокалом в руке я прислонился к раковине.
– Мы проводим вместе одну, может, две ночи. А потом что-нибудь случается и…
– Ты не можешь поверить, что нравишься женщине, и поэтому что-нибудь портишь.
– Господи Иисусе. Что же с тобой будет от второго бокала?
– Просто догадалась. Я права?
– В самоанализе я всегда был не силен.
Она допила вино.
– По тому, как ты описываешь, вообще чудо, что ты невинность потерял.
– Действительно, почти чудо.
– Вот как? Сколько лет тебе было?
– Ты у нас умная, вот и догадайся.
Я против воли начал получать удовольствия от разговора. Обычно для меня нет ничего неприятнее, чем обсуждать мои героические поражения. Но с Линн они превращались почти в спорт, а в спорте даже героические поражения приобретают своеобразную прелесть. А она в свою очередь дает странное ощущение свободы.