— Постирай и выглади. Да подожди, тебе говорят, после отнесешь.
Надевая рубашку, Михай поморщился, проговорил сквозь зубы:
— Мерзавцы… возись с ними!
Насвистывая, он подошел к Мариоре, протянул руку с длинными выхоленными ногтями.
— Застегни.
Когда Мариора застегивала последнюю запонку на манжете, Михай свободной рукой вдруг больно, скручивая кожу и впиваясь ногтями, ущипнул ее за шею.
— Вот так вас, голубчиков, надо!
Мариора вскрикнула. На глазах ее выступили слезы.
— Михай, где ты? Готов? Едем! — закричал со двора хозяин.
Куку оттолкнул с дороги девушку и побежал к двери.
В дверях приостановился, обернулся, вынул из кармана носовой платок, вытер им руку и бросил на пол.
Мариора видела, как вместе с платком из кармана выпала сложенная бумажка. Все еще плача, девушка стала дометать пол. Вместе с мусором сунула бумажку в корзину и вынесла в кухню.
По коридору кто-то прошел. По шагам Мариора узнала — Михай. Возвращается. «Сюда!» — испугалась она, через кухню выбежала в сад и прилегла под яблоней. Михай вышел из дома не скоро, сел в пролетку рядом с Тудореску, и они уехали.
Мариора вернулась на кухню.
— Где тебя черти носят? Давно жду, — встретила Панагица девушку. — Михай-то сейчас ругался-а! — сказала она. — И не думала, что боярин так может. Бумагу искал. Во всех комнатах. Говорит, была — и обронил… А я говорю: обронили бы, так валялась бы. Куда ей деться? Не нашел… Ты давно в комнатах убрала? Видно, нужная очень бумага.
— Да-а? — протянула Мариора.
— Да. Еще ругается. Хозяин нашелся! Хватит с нас господина Петру.
— А куда господин Петру уехал? — спросила Мариора, чтобы переменить разговор.
— В город. На несколько дней. Вот хорошо-то! — В голосе Панагицы была искренняя радость. Но она сейчас же спохватилась: — Да чего ты стоишь? Принеси воды. Видишь, нету.
Мариора взяла ведро, вышла и остановилась за дверью. Бумажка… Ну да, та самая. Она быстро вернулась, незаметно для Панагицы взяла из мусорной корзины листок, у колодца развернула и принялась рассматривать его. Крупные и кривые буквы синими чернилами. Эх, отчего она не умеет читать!
— Мариора! — послышалось из кухни.
— Сейчас! — откликнулась она, сунула листок в карман фартука, набрала воды и побежала в кухню.
Нагнувшись, Панагица шарила в ларе с мамалыгой.
— Или прилипла там к чему? — проворчала она. — Вон сковороды стоят, чистить нужно. Возьмись-ка.
Мариора нащупала бумажку в кармане.
— Вы читать умеете, тетя Панагица? — спросила Мариора, принимаясь за сковороды.
— Нет. Что это тебе в голову пришло?
— Так.
Мариора хотела было отдать бумажку Панагице, — может, прочтет? — но теперь решила промолчать. Подумала: «Покажу кому-нибудь еще. Может, и не такая важная, может, даже и не та, что Михай искал, а Панагица все дни грызть будет. Скажет: чего смотрела, пока Михай был? Разве можно так к боярским вещам относиться? А разве узнаешь, что она нужная?»
Мариора ночевала в конюшне еще несколько дней, но никто больше здесь не собирался. Ефим шутил с ней:
— Так за кого замуж пойдешь, внучка? — И печально добавлял: — Эх, кабы моих сынов в четырнадцатом году не убили… То-то молодцы были!
— Твои сыны ей в отцы годились бы, — сказал ему однажды вечно угрюмый Филат.
— Были бы сыновья — внуки были бы… Ей и впору, — нашелся Ефим.
Тома теперь спал совсем мало. Ночью сидел, курил, сплевывая далеко в сторону, или рассказывал Мариоре сказки, почти всегда новые, и тогда даже Ефим завороженно смотрел на него.
— Откуда знаешь столько, татэ? — удивлялась Мариора.
— Стариковские. Как не знать! Ведь в них, дочка, только и есть хорошее. А так, сколько мы ни говорим, — все одно: что на роду написано, то и будет, — как-то сказал ей отец.
Боярин не приезжал четвертый день. Жизнь Мариоры шла своим чередом. Панагице раздолье: готовила еду только для рабочих.
Утром Мариора вышла с пряжей из флигеля и присела на низкие каменные перила лесенки, которая шла от террасы боярского дома вниз по склону холма к пруду, к купальне. На склоне густо росли деревья, старые, как сама Молдавия, — морщинистые южные сосны с длинными иглами, акации; их время от времени подрезали, и потому они были приземистые, с узловатыми стволами. Стояли узорчатые клены, толстые каштаны. И между ними высоко к небу тянулись светлыми стволами стройные тополя.
Вдали кое-где на крестьянских полях коричневыми шапками стояли запоздалые копны.
Шел восьмой час утра. Солнце еще не показывалось.