— Трусоват. Да и… кроме девушек, он ни о чем не думает.
Решили: они двое, Дионица и Мариора.
Теперь мальчики вкратце рассказали все это Мариоре. Договорились: видеться ежедневно — либо она в село, либо они сюда. С Филатом связь только через нее. Так будет безопаснее.
И вот в субботу Кир, пристроившись на попутную каруцу, съездил в город.
Там все было так, как говорил учитель.
Ребята передали Мариоре два пакета:
— Отдай Филату. В одном газета, в другом листовки. Листки такие, там о коммунистах и о кузистах написано, — пояснил Кир.
Перед уходом Дионица протянул Мариоре тонкое серебряное колечко.
— В знак нашей дружбы, — смущенно улыбаясь, сказал он.
— Ой, зачем, Дионица?! Спасибо… — Мариора восхищенно смотрела на колечко и не решалась взять его. Дионица сам надел его на средний палец девушки.
— Какое красивое… Поцарапано только немножко. Вот здесь, сбоку…
— Это твое имя, Мариора. Я иголкой написал, навечно! — говорил Дионица, все не выпуская ее руки из своих больших ладоней.
Ребята ушли садом. А в душе Мариоры снова ожила теплая, зыбкая радость. Она чувствовала, как неведомая рука роднит ее с чем-то новым и неизведанным.
Почему-то вспомнилась отцовская сказка про Фэт Фрумоса. Она покачала головой и побежала к Филату.
Мариора подметала комнаты, когда приехал Михай. Тудореску только что встал, умылся. Он шел по коридору, растирал полотенцем холеную шею и почти столкнулся с Михаем. Тот был в зеленой рубашке Железной гвардии. Он налетел на хозяина, вырвал и отбросил полотенце, сжал ему руки.
— Доброе утро, дорогой Петру, дорогой депутат!
— Доброе утро, очень доброе. И вчера добрый день, для всех нас добрый.
В приоткрытую дверь Мариора видела, как Тудореску вдруг отстранился от Михая, с нескрываемой неприязнью оглядывая его новую форму.
— Ты что это? — наконец спросил он.
— Хочешь сказать: вступил в Железную гвардию? — переспросил Михай и нагло улыбнулся. — Совершенно верно: поздравь.
— И не подумаю, — презрительно ответил Тудореску. — Меня тоже туда потянешь? Чтоб мы там оба головы сломали? Не секрет, что вашу партию в стране многие ненавидят!
— Нет, не потяну, — рассмеялся Михай. — Нам совершенно достаточно, что ты член кузистской партии и депутат. Разногласия у нас, конечно, есть, но, в сущности, кузисты — наши люди! А каждый наш человек в парламенте — плюс для нас. Еще один шаг к власти! Я же приехал тебя поздравить…
Михай хотел снова обнять Тудореску, но тот, хмурый, отстранился, достал из кармана смятый листок, с сердцем протянул Михаю.
— Это управляющий у меня во дворе нашел, и сегодня, на другой день после выборов!
— Кто?
— Если б я знал! Ясно одно — это наши с тобой общие враги.
Радуясь и пугаясь, Мариора прошептала: «Листовка!»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Не всегда лопается там, где бьешь.
В этом — 1940 — году весной вовремя прошли дожди. Лето наступило жаркое, тихое. Ждали большого урожая фруктов.
Внешне в жизни Мариоры ничто не изменилось. У отца долг почти не уменьшался. Все ту же похлебку ели они из корыта вместе с другими батраками, все ту же постылую работу в боярском доме выполняли быстрые Мариорины руки.
Но в сердце девушки, казалось, поселился устойчивый, неутомимый огонек.
Васыле говорит: «Придет новое время…» И она помогает этому новому, справедливому…
С ребятами Мариора виделась мало. Под Новый год стало известно, что инештский учитель арестован. Все приуныли. Но на Королевской улице мальчиков по-прежнему встречал рыжий газетчик и вручал им «Скынтею». Он был не по возрасту сердит и улыбнулся только раз, когда передал Васыле крошечную трубочку папиросной бумаги. Это было письмо от отца. Васыле читал его в первом же подъезде — дрожали руки, воробышком трепыхалось сердце. А когда прочел, заплакал злыми слезами:
— Сволочи!..
Отец сообщал, что осужден на пожизненную каторгу, без права переписки. И еще писал, что Семен Ранько, инештский учитель, находится с ним в Дофтане и ожидает суда.
Но связь была. И Васыле заботился об одном: не провалить ее. В имение он не ходил. Сначала газету попеременно носили Кир и Дионица. Но однажды Дионице встретился парень из другого села и позвал его на свадьбу. Только когда Дионица вернулся, Кир узнал, что газету тот передал на два дня позже.
— На тебя совсем нельзя положиться! — рассердился Кир и с тех пор в имение ходил сам.