Наглость Родионова возмутила Мишу настолько, что он непременно выкрикнул бы что-нибудь протестующее, если бы не Тамара Стефановна.
— Так! — громовым голосом принялась отдавать команды русичка. — Класс «А» отправляется на литературу. «Б» стоит и ждет! Пошли-пошли!
«Ашки» послушным стадом ринулись к выходу, расхватывая на ходу сваленные в углу портфели. Поток подхватил Мишу, и он подумал, что случай спас его от неприятностей: ляпни он что-нибудь, и его могли бы сделать третьим козлом отпущения, объявив наиболее несознательным из «пошедших на поводу». Ноль напротив его фамилии в «молнии», все еще висящей возле учительской, явился бы единственным, но неоспоримым доказательством его вины перед классом, школой и Родиной. Миша почел за благо ухватить свой баул и выкатиться из зала вместе со всеми одноклассниками.
Однако тема неправедных доходов не была исчерпана.
Когда класс расселся в кабинете русского языка и литературы, в дверях появился Леша Рымкевич. Не глядя ни на кого, он прошел к своему месту и, привычным движением зашвырнув сумку внутрь парты, сел, положив руки перед собой и уставившись на доску поверх обращенных на него взглядов сидящих впереди. Миша отметил для себя, что пионерского галстука на Леше не было.
Вслед за Лосевым в класс быстрым шагом вошла Тамара Стефановна.
Обведя класс недобрым взглядом, она позволила всем сесть. После этого она сообщила новость, несказанно обрадовавшую всех, кто не выучил заданного на дом стихотворения: оставшееся время урока русичка собиралась посвятить беседе о проступке бывших пионеров Лосева и Рым-кевича.
Повторив в двух словах все, о чем говорили уже директриса и иже с ней на только что окончившемся собрании, Тамара Стефановна замолчала, разложив на столе свою знаменитую синюю общую тетрадь, которую единственный из класса читавший Кассиля Миша звал про себя «Кондуитом». Перелистнув несколько страниц, русичка сделала какую-то отметку и подняла глаза. Взгляд ее остановился на Мише.
— Зуленич.
Миша вздрогнул и медленно встал, глядя на Тамару Стефановну, как кролик на удава.
— В ходе обсуждения вопроса, Миша… — Тамара Стефановна заложила руки за спину и медленно двинулась вдоль доски. Была у нее такая манера вести споры об образах персонажей: с одной стороны, она сосредоточивалась на своей мысли, с другой — необходимость постоянно следить за движущимся учителем окончательно сбивала ученика-оппонента. И сейчас весь класс машинально наблюдал за ее неспешным движением. — В ходе обсуждения вопроса, Миша, мне показалось, что у тебя возникли сомнения в правильности решения собрания.
Еще бы ей не показалось, если он голосовал «против»!
— Сейчас у тебя есть возможность и время, — не дойдя нескольких шагов до дверей, русичка плавно развернулась и двинулась в обратном направлении, — поделиться с нами своими соображениями на этот счет. Если, конечно, у тебя есть желание сделать это.
Тамара Стефановна остановилась, вопросительно глядя Мише в глаза.
Миша замялся и потупился. Черт его дернул голосовать «против»! Взор скользил по парте, по проходу между рядами, и вдруг Миша наткнулся на взгляд Леши.
Лосев буравил его своими большими зеленоватыми глазами. В них светилось искреннее любопытство, но не наивно-простодушное любопытство младенца, едва начавшего постигать окружающий мир и не способного еще оценить, осознать увиденное. Леша смотрел испытующе-настороженно, словно ожидал какого-то подвоха, как будто проверял одноклассника. И Мише показалось, что в глазах этих блеснула насмешка: ну, посмотрим, что ты запоешь теперь?
И Миша вдруг почувствовал себя увереннее. Он понял, что больше всего на свете он хочет сейчас произвести на Леху такое же впечатление, какое год назад произвела на него самого Лехина честность. Не мог Миша, не имел права «запеть» под этим пристальным, сверлящим взглядом.
— Неправильно это, — выдохнул Миша.
Вопросительно вставшие было «домиком» тонюсенькие брови (почему-то все учителя, проработавшие в школе более трех лет, начинали безжалостно избавляться от бровей, выщипывая их все тоньше и тоньше) Тамары Стефановны мгновенно выгнулись наизнанку, почти сойдясь на переносице. Губы ее сжались в нитку.
— Что не правильно, Зуленич? — полушепотом переспросила она.
— Все не правильно, — с какой-то обреченностью махнул рукой Миша, стряхнув этим небрежным жестом остатки раболепия перед учителем, в чьих руках сосредоточилось его далекое, в смысле экзаменов и аттестата, и совсем недалекое, в виде вызова родителей в школу и неминуемо сопровождающих это мероприятие репрессий, будущее. — Они ведь ничего не украли…