— Ладно, — говорит шофер, пожевав сухими губами. — А чем знаменита твоя коза? — обращается он ко второй женщине.
Та тоже красочно описывает свою козу, рассказывает, какое у козы целебное молоко, как от него быстро поправляются даже безнадежно больные, и тоже просит подвезти ее, благо коза — не корова, для нее и места в машине нужно совсем немного, стоит только выбросить всего-навсего один ряд ящиков.
На нее уничтожающе смотрит женщина с коровой.
— А ты кого ждешь, девочка? — спрашивает шофер. Судя по всему, он отдыхает за этим разговором.
— Никого! — выкрикивает девочка. — Мама увезла братиков, сказала, что скоро вернется, чтобы я берегла вещички, а сама не вернулась.
— А где твои вещички?
— А я вот взяла кошечку.
— А чем знаменита твоя кошечка?
Девочка расплывается в улыбке до самых ушей, потом начинает рассказывать, как хорошо ее кошечка играет в футбол: «Откуда ни бросишь мячик, она обязательно его перехватит посреди комнаты», как охотно ест конфеты и яблоки и как ловко на лету ловит мух и букашек.
Шофер тоже широко улыбается, хотя красные от бессонницы глаза его остаются все такими же остекленевшими.
— Так это же не кошечка, а целая поэма! — Он смеется каким-то неестественным, хрипловатым смехом. — Ну что же, граждане, забирайтесь в кузов. Только знайте: везу динамит. Дело это непривычное для меня, я совхозный шофер, так что будьте осторожны.
— Ди-на-мит! — Женщина с коровой, точно ошпаренная, отбегает от машины.
— С ума сошел, живоглот! — вдруг уже совсем неожиданно ругается женщина с козой, и голос у нее звучит сейчас совсем не елейно. Она суматошно толкает свою козу подальше от грузовика.
— Ну и что с того, что динамит! — Девочка смеется, вздернув свои острые плечики. — Мама говорит — фашист хуже всего на свете!
— Особенного, конечно, ничего, — задумчиво произносит шофер, пожевав губами. — Если рванет — и костей не соберешь. Факт! — И, опустившись на сиденье, берется за руль.
Девочка, поднявшись на носки, осторожно ставит кошечку в кузов, а потом, как кошечка, и сама лезет за нею.
Она садится на один из верхних ящиков, кладет котенка на колени.
На нее с ужасом снизу смотрят женщины — с коровой и с козой.
— Счастливо, — говорит шофер и с трудом двигает свою перегруженную трёхтонку.
«Не поехать ли и мне?» — мелькает у меня мысль.
Но в это время я вижу летящую к нам лихую политотдельскую машину.
В кабине рядом с шофером сидит сам батальонный комиссар Быков. Не успевает машина остановиться, как он приказывает своим зычным голосом:
— А ну, бабки, в машину!
Женщины — в слезы.
Тогда Быков вылезает, вырывает и у одной и у другой веревки из рук и грубо подсаживает их на свое место в кабине.
— Чертовы собственники! — ругается он. — Тут город бросают, а им скотинки жалко!..
Вскоре мы обгоняем, а потом оставляем далеко позади себя тяжелую трехтонку. Но долго еще мне видится на ящиках с динамитом девочка с белым котенком на коленях.
НА ОЗЕРЕ ПЕЛДО
Противник прорвал нашу оборону и вынудил одну из рот батальона к отступлению.
Метрах в трехстах от переднего края, в лесу, у своей палатки хлопочет медицинская сестра. Вокруг на поляне лежат тяжелораненые. Положение кажется безвыходным. Но сестра не теряется. Она срывает с колышков палатку, и вместе с часовым они бегом несут ее, ставят поперек дороги, перекрыв дорогу, как шлагбаумом.
Находчивость сестры совершает чудо: ни один из бегущих не смеет обойти палатку, у которой сестра уже перевязывает раненого.
Стыдно женщины? Не только это. Палатка — первый рубеж, который заставляет солдата прийти в себя после всего случившегося.
Потом появляются командиры взводов, все идут обратно, отбивать оставленные траншеи. И отбивают!
Обо всем виденном и пережитом в этот день вечером я рассказываю командиру полка Литвинову. Восхищенный Литвинов собственноручно пишет наградной лист на сестру, а потом просит меня отвезти ей громадную красную коробку — набор «Красная Москва»: мыло, духи, пудру. Коробка эта оставлена убежавшим кооператором среди других товаров в деревенском ларьке.
— Ну зачем сестре эта коробка в лесу, где и умыться-то негде? — спрашиваю я у Литвинова.
— Плохо знаешь женщин! Пригодится!.. Орден ей будет за спасение раненых, а «Красная Москва» за сообразительность. Сообразительность, брат, тоже надо поощрять! Видишь — остановила народ, — говорит Литвинов и добавляет: — Ты лучше о ней напиши в газету!