Барченко пристально вглядывался в знакомое лицо. Вроде б Таамила в последний раз он видел мальчишкой, а теперь перед ним бородатый мужлан в сером "барском" пиджаке не по росту, поношенных штанах со штрипками, стоптанных кустарных сапогах.
- Узнаю брата Тамку - сознался он, вырос ты, возмужал, лицо совсем другое стало. И борода мешает. Рад, что живой! Чем занимаешься? Я издательство свое открываю, а ты, кажется, в знахари подался?!
- Не от хорошей жизни, Александр Васильевич, вздохнул финн, выслали меня из Питера еще в 15 году, жил на хуторе, одичал, одурел. Пошел с горя в ученики к саамскому травнику, потом приторговывать стал травами, снадобьями и дичью, тайком, с чужим паспортом, в столицу наведываясь.
Я сейчас не Таамил Кондиайнен, если кто спросит, а костромской мещанин Глеб Данилыч Осипов...
- Но ведь было постановление Временного правительства!- удивился Барченко, тебе не нужно больше прятаться!
- Это на всякий случай, по привычке, мало ли - отнекивался Кондиайнен.
Устроить вновь его на место ассистента Барченко не смог. Горный институт, где он читал лекции, трясло изо дня в день, создавались независимые комитеты, изгонялись старые профессора, взамен них выбирали молодых, левых. Однажды, придя к студентам, Барченко попал под настоящий допрос. Спрашивали, не монархист ли он, читает ли газеты, на какой платформе стоит? Еле выкрутился, признавшись, что с детских лет он, внук священника и сын нотариуса, остро переживал людское неравенство, всю свою жизнь посвятил поиску идеального государственного строя.
- Но в какой вы партии?
- В своей. Я создаю новое общественно-политическое движение "Единое Трудовое Братство" - сказал он. Как пришло на ум это странное словосочетание, Единое Трудовое Братство, Александр не помнил. Наверное, то была внезапная вспышка ораторской импровизации.
Еле-еле, не дождавшись протекции от Барченко, Тамка Кондиайнен пошел стажироваться к астрономам, завершая заброшенное из-за ссылки образование. Астроном из него получился неважный, а вот астрологом стал неплохим...
В слякотную весну 1917 года адресный стол Петрограда наконец-то ответил на запрос Барченко об адресе герцога З., австро-венгерского подданного. Выяснилось, что этот правоверный миролюб в первые же часы войны проникся - вслед за отцом - идеями панславизма, и, отрекшись от Франца-Иосифа, перешел в русское гражданство. Документы герцогу выправили на боярина Хренова. Шутка это или издевательство, Александр не понял.
Но зато узнал, что пацифист герцог воевал на стороне России, попал в плен к своим, и, если б допрашивающим его офицером не оказался двоюродный брат, наверняка был бы расстрелян.
В столе кинули бумажку, где корявым почерком написали новое место жительства - Новую Деревню под Петроградом.
- Далеко забрался, подумал Барченко, тем же днем нанял извозчика и отправился в Новую Деревню. Места эти были ему знакомы: в Новой Деревне по распоряжению императрицы строился буддийский дацан с домиками для гостей и ученых. Перед сараевским выстрелом Александр ездил туда общаться с ламой Агваном Дорживым, но самого ламу не застал, зато познакомился с русскими исследователями буддизма. Его влекла расшифровка понятия "дюнхор", впервые услышанная от Кривцова в Юрьевском университете, а при дацане обещали открыть курсы сакрального тибетского языка. Из-за войны все остановилось. Новая Деревня стала тихой, пустой, иногда туда переселялись на лето, снимая дачи.
Снимал дачу здесь и герцог З. Он вышел к Барченко в полинялом шелковом халате, в ермолке на усталой голове и со змеиной трубочкой кальяна во рту. Глаза "боярина Хренова" были мутны и пусты.
- Ты куришь опиум?
- Какой опиум, где его взять, буркнул З., насушил местных трав, голова раскалывается. Откуда ты взялся? Я думал, ты умер!
- Я тоже так думал, но мы сейчас говорим, значит, ошиблись...
Они говорили о войне до поздней ночи. Александр обмолвился, что в Лемберге спас от уничтожения рукописи перевода Корана на польский и - частично - на украинский язык.
Герцог поразился.
- А где они сейчас?! С собой?!
- Нет, оставил на квартире, в своем кабинете. Если хочешь, завтра привезу.
Привези, конечно, я сгораю от любопытства! Он проделал огромный труд, этот твой Лисицкий...
- Лисенецкий. Абранчак-Лисенецкий - поправил Барченко. Или Амбрамчук, я не расслышал четко его фамилии.
Ехал домой, твердо помня, что должен отвезти рукописи герцогу.
Там Александра встретила заплаканная Наталья.
- Что случилось? - изумился он.
- Крыса! Большущая черная крыса! Сидит на полке в твоем кабинете!- всхлипывала жена. Я ее шваброй, а она нагло смотрит и не уходит...
- Она ела бумаги?
- Какие-то грызла, где малороссийским наречием написано...
Барченко метнулся в кабинет и вырвал - именно вырвал - у черной крысы - рукописи из Лемберга. Пропало всего три листа: два украинских, один польский, у остальных крыса изгрызла края, не повредив текст.
Когда переводы попали к герцогу, тот объяснил своему другу: то не крыса была, а самый настоящий шайтан.
- Я убью ее, это крыса - не согласился Александр.
- Нет, ее убить нельзя ничем, это демон - уверял З.
- Шваброй!
- Швабра сломается. И яд не подействует.
... Чтобы успокоиться, он засел за иллюстрации к своему роману "Тайна океана". Вышла книга в не то время: лето 1917 года, неспокойное, дождливое, многие уезжали в деревни, Петроград пустел, книжные магазины закрывались, а те, что еще держались, оккультные романы брали неохотно.