Барченко пытался объяснить, что Бунины - старые друзья его родителей, а с Иваном он виделся нечасто.
- Он спрашивал меня про Елец, гимназию, совсем не касаясь политики! А Лидия... Она представилась Шишеловой, по мужу, девичью фамилию не называла...
- Происхождение пощупайте? Отец кто? Нотариус? Умер от тифа? Отношения разорваны с 1910-х годов? Почему?
На допрос неожиданно пришел Блюмкин.
- Этого не трогайте, он нам нужен. Товарищ Барченко - известный специалист в области паранауки, гипноза и магии. Он готов служить Советской власти. Беру под полную свою ответственность.
- Подпишите тут - сказала секретарша.
Александр неуверенно взял перо. Гете, сочиняя "Фауста", не представлял, что сделка с сатаной может быть такой простой. Завитушка подписи превратила одинокого мистика в соратника темных сил. Тогда еще Барченко наивно полагал, будто все это временно, а затем он убежит в Германию к Фридриху фон Вительгаузену. Ничего подобного!
Всю ночь во сне по нему прыгала громадная черная крыса.
Appendix 2.
Вторая встреча - в узком московском переулке. Голодные толпами ринулись туда, где поспокойнее - на юг, в Киев. В Москве открылось - страшно и подумать было о таком еще пару лет назад - украинское консульство, с очередями и с жовто-блакитным флагом на крыше. Чтобы получить разрешение на поездку, предстояло бесконечно долго, сутками и неделями, приходить рано утром к дверям, отмечаться и ждать. Получившие визу выходили счастливцами, не думающими ни о страшной дороге, ни о том, что, возможно, и Украина окажется советской, а бежать придется очень далеко.
- Поклонитесь от нас белому хлебу - не в шутку говорили уезжавшим, там ведь остался еще белый хлеб?
- Остался. И паляница, и французские булки, и даже сало - не все немцы забрали - отвечали им.
Очередь вздыхала, глотая набежавшую слюну, провожая уходивших завистливыми взглядами.
Барченко никуда не собирался уезжать, но идея поехать за украинской мукой и вернуться в Петроград посетила его в черную минуту.
Ужасно хотелось есть. Жена и сын страдали от недоедания, у Натальи начались обмороки - первый призрак анемичного малокровия. Сын не вылезал из болячек, и даже казавшись здоровым, хирел и температурил. Александр за три послереволюционных года не переболел разве что сапом. Надо срочно было что-то предпринять. Слабея, готовил себя к любым авантюрам. Лишь бы спасти семью, лишь бы спасти!
Тогда многие мешочничали, рискуя жизнью, рассказывали, например, о бывшей курсистке, привезшей в Москву с хутора под Киевом 6 пудов утоптанной муки. Как она их дотащила, представить невозможно.
Увидев в консульстве серую ленту людей, он отшатнулся и вздрогнул.
Но встал в очередь. Она почти не двигалась. Прошло несколько часов. Все развлекали себя разговорами, над толпой не смолкал гул, какой бывает у гречишного цветущего поля, полного пчел. По двору консульства бродили важные черные галки, срисованные с герба королевства Галиции и Лодомерии, клевали розовых червей. На веревке, протянутой между двумя толстыми деревьями, сушились постиранные вещички дипломатов. Вещички, к явному разочарованию, оказались обычными, истертыми. Ни фраков, ни пузырящихся шаровар. Зато пеленок - куча. В здании плакал ребенок. Дымился самовар. Пахло чем-то жареным, и запах сводил с ума оголодавшую вереницу людей.
Среди пустого трепа двух женщин с маленькими детьми, мальчиком и девочкой на руках, Барченко услышал имя своего приятеля по выпускному классу петербургской гимназии, Олексия Омельченко. Женщины уверяли, что теперь от него зависела выдача разрешений.
- Надо же, в консульстве служит повзрослевший мальчик, которого он запомнил рыжеватым Алешей?! А что, вполне вероятно!
Барченко стал припоминать. Алеша учился неплохо, но по-русски говорил с таким сильным украинским акцентом, настолько не разбирался в русской грамматике, что ему часто занижали оценки за сочинения и диктанты. Из-за этого Алешу всегда корили на родительских собраниях, оставляли без обеда, а отец, журналист, участник какой-то непонятной "громады", униженно просил учителей снизойти до хлопчика.
Но никто до хлопчика не снисходил, потому что в гимназии учился еще и венгерский герцог З., сын важной персоны, все покровительствовали только ему. Барченко, занимаясь с герцогом, помогал тайком и Алеше Омельченко, правил ему все письменные работы под партой, но потом они раздружились навеки. Алеша всегда разговаривал с Барченко на украинском языке, а он его не понимал, просил говорить по-русски.
Затем Алешиного отца арестовали, выслали за границу, обвинив в чем-то грязном, чуть ли не в шпионаже на Австро-Венгрию, и он увез мальчика к себе. Матери у Алеши не было, она умерла от чахотки еще давно.
Барченко пытался выяснить у учителей новый адрес Алеши, хотел написать ему письмо с извинениями, но адреса никто не знал - или не дал.
А после все как-то забылось в мистическом круговороте, в дружбе с герцогом З., в университетских заботах. Являлось ли дело Алешиного отца политическим, провинился ли он хоть немного или пал жертвой чьей-то изощренной интриги, он не задумывался. Газет - ни правых, ни левых - Барченко не читал никогда, только оккультно-спиритические журналы, в национальные проблемы не лез, они его ни капельки не волновали. Он даже толком не знал, какие статьи писал отец Алеши, что за "громада" в Петербурге.
Прошло еще несколько томительных часов ожидания. Одна из запертых дверей внезапно распахнулась изнутри, из нее вышел рыжеватый, но довольно симпатичный молодой человек, в вышитой красным сорочке под серым пиджаком. Он строго посмотрел на толпу, выхватил карим глазом двух усталых женщин, сгибающихся под тяжестью детей на руках, велел им пройти в кабинет вне очереди, и хотел уже уйти, но остановился перед Барченко.