Они были разные. Унгерн - жестокий мистик - романтик (бывает такое сочетание, крайне редко, но бывает), грезивший химерами империй прошлого. Барченко - мистик-пацифист, усердный искатель, откладывающий воплощение своих идей до того мига, когда все будет к этомуготово - и земля, и небо, и сам человек. Но теперь они идут рядом. У Барченко в походной сумке, пахнувшей, по словам его сына, лисичкой и мятными леденцами, лежит запас соли, спичек и галет, непромокаемый прорезиненный плащ, отличный немецкий нож, одинаково пригодный вонзиться в сердце тигра, почистить рыбу или вырезать ореховую палку.
Все эти вещи нужны барону Унгерну, скрывшемуся в ночи с пустыми руками. Почти 10 лет он ест несолеными рыбу и мясо, разжигает огонь кремнем, стрижет бороду дамскими маникюрными ножницами. Среди лиственниц и кедров иногда попадаются брошенное еще с войны имущество сгинувших полков и отрядов Добровольческой армии. Однажды он набрел на гниющие в тайге припасы. Американские консервы вздулись и стухли, на спичках отсырела сера, ни одна не загоралась.
- Союзнички чёртовы! - выругался беглец, читая этикетку "вечных спичек", прислали дрянь за наше золото!
Только канистра с керосином осталась, но фонарь Роман Фёдорович потерял. Барон вылил керосин в болото, поругался еще и ушел.
Со спичками, солью и ножом у барона Унгерна началась совсем другая жизнь. Все-таки странная штука - вещи! С рождения ему принадлежали обширные поместья и замки, родовые сокровища, включая старинные восточные украшения (добыча предка-крестоносца), картины известных мастеров, мебель, подсвечники, рукописи, книги. С пеленок он не знал ничего такого, что, попросив, ему не дали бы. Страшно представить, что спустя годы Унгерн будет мечтать не о чем-то изысканном, а о простых спичках, дешевой, в комках и сероватой, соли, и о ноже, обычном ноже.
Этих ножей он мальчиком посеял десятки, играя или вырезая на пнях свои инициалы R. M. N. f. U.-S. Этих ножей барон мог купить целый ящик, но не догадался, что они станут ему столь желанны! А соль! Выгнанный из Ревельского пансиона Савича за дурное поведение и низкую успеваемость, Унгерн стащил с кухни целую солонку и рассыпал соль по всему дому, стращая суеверного отчима. Знал бы, что потом придется мечтать о крупицах соли, вспоминать их, рассыпанных из баловства!
Спички от маленького барона, к счастью, прятали, иначе бы он сжег весь Ревель с Эстляндией впридачу до последнего хутора. Но сейчас бы Унгерн разжег костер, чтобы сварить горячей ухи, не мучаясь с кремнем по целому часу. В сырые деньки, если дожди не прекращались подолгу, бедолага не мог согреться полдня, бессмысленно пробуя высечь искру.
- Разве вы не могли зайти в поселок, купить соли и спичек? - удивился Барченко, выслушав рассказ барона о своих мытарствах после побега.
Унгерн вздохнул.
- У меня нет советских денег, только ничего не стоящие бумажки Омской директории. Да и опасно - высунешься, увидят, узнают, донесут. Нет, лучше обойтись!
- Жаль. - Александр отодвинулся от обжигающего языка пламени, - а как же знаменитое золото Колчака? Бывший запас Российской империи в слитках и червонцах? Неужели утекли на счета Азиатско-русского банка в Шанхае?
- Что вы, возразил Роман Фёдорович, все не утекло. Кое-что я не успел вывезти в Маньчжурию, запрятал в тщательно замаскированную пещеру, но потерял приметы того места, словно заколдовано оно злыми шаманами.
- Я читал в одной эмигрантской газете, в берлинском "Руле", кажется, сказал Барченко, золото удалось бы сохранить, кабы не безответственная работа некого Михайлова, бывшего министром финансов в правительстве Колчака.
- О! Михайлов - сын двух смертников, его мать и отца приговорили к казни, но помиловали, и он родился на каторге. Дед Михайлова - еврейский поэт, сочинял стихи на иврите. Разве можно человеку с такой родословной доверить золото? - возмутился Унгерн.
- Да уж, выбрали министра - согласился Александр, сами виноваты. Но теперь уж поздно плакать. Я полагаю, если вы не найдете эту пещеру, на нее случайно набредут заблудившиеся охотники, сокровища попадут большевикам. Вы этого не должны допустить ни в коем случае.
- Но я не помню...
- Найдется ваше золото, я уверен.
Барченко выяснил немало любопытного о приграничье с Монголией и Китаем, перейти которое проще, нежели добраться потом до обитаемых мест, о запретных урочищах, ступать куда опасно для жизни. Постепенно ему становилось понятнее, почему барон Унгерн остался в лесу, а не сбежал заграницу, как предполагали все, кто его знал. Мятежному монархисту хотелось не только затаиться на несколько лет, дожидаясь ослабления и без того шаткой, на его взгляд, советской власти, но продолжить свою борьбу. Однако без средств любая партизанщина обречена, в одиночестве Роман Фёдорович не мог найти забытую дорогу к золоту.
Получался замкнутый круг, счастливо разорвавшийся лишь благодаря случайной встрече. Вдвоем можно рискнуть поискать пещеру.
Но из-за этого знакомства прежние планы Барченко бессовестно рушились. Вместо долгожданных исследований геопатогенных зон - искать золото белых? Дело получало яркий политический оттенок (если золото будет найдено, оно пойдет эмигрантским антисоветским организациям), а в политику Александр вмешиваться не хотел. Как поступить, он не знал. Возвращаться в Москву не имело смысла, но бежать неизвестно куда в компании с помешавшимся отшельником? Да разве барон Унгерн этот несчастный человек, приручивший волка? Безумец, присвоивший себе миф убитого героя, какой-нибудь одичалый, свихнувшийся офицер, прячущийся за имя, которое до сих пор произносят с содроганием!
- Я почему-то верю ему, возможно, он действительно Унгерн, но... Он не договаривает что-то крайне важное. Провалы в памяти? Последствия тяжелого ранения в голову? Впрочем, хватит: утро вечера мудренее, подумал Барченко, займусь этим завтра.
Но за эту прохладную ночь многое изменилось. Они были не одни здесь. Еще неделю назад, когда "профессор из Москвы" только ехал в поезде, в отделения НКВД по всему Забайкалью пришли шифрованные телеграммы, где предписывались "уведомить о прибытии географа Барченко А.В. к месту назначения, а затем ежедневно отслеживать его перемещения". Маршрут экспедиции с подробным расписанием всех остановок уже лежал на столе, вычитанный до километра, составленный так, что ближе, чем на определенное расстояние, Барченко подойти к границе не мог. Однако он никогда не соблюдал согласованных маршрутов, выбирая самые труднопроходимые участки, и особенно те, которые назывались местным населением "проклятыми".