Я никогда не забуду выражение её лица. Это было страшнее, чем все взятые вместе мертвецы. Я не мог отвести от неё глаз. Бабка в свом худом платье то металась туда и сюда, как мокрая чёрная курица, то застывала на месте, обеими руками показывала на Миранду и всё повторяла и повторяла свой бред.
— Она заражена, — прошептал я.
Никто, кажется, не услышал. Люди смотрели на бабку, как зачарованные. Я оторвал от земли непослушные ноги и бросился искать отца и маму. Нельзя было допустить, чтобы они подошли к бабке и заразились.
Я нашёл их почти сразу. Мои родители стояли рядом у входа на крытый рынок. Я вжался между ними и сразу стал маленьким, растерял обретённую было взрослость. Они положили руки мне на плечи, но не смотрели на меня и словно бы не замечали. Так мы стояли несколько минут. Людей на площади становилось всё больше. Из-за ратуши показались ловцы с вилами, но вместо того, чтобы действовать, они нерешительно переминались с ноги на ногу. Невыразительный говор вокруг нарастал и превращался в гул. Ещё немного, и тут собралась бы большая толпа. Я спросил:
— Что она такое говорит?
— Он изнасиловал её и убил, — не шёпотом, не таясь, ответила мама.
— Кто? — ошарашенно спросил я.
— Доктор Блютгейер.
У мамы был чужой голос. Она крепко, почти больно сжимала моё плечо, неподвижная и ровная, словно дерево. Платок сбился с её головы, волосы растрепались, и я понял, что она чем-то похожа на бабку Миранды.
Я даже не успел как следует испугаться. Всех нас опять спас Доктор Блютгейер. Он сошёл по ступеням больницы и уверенно пошёл через площадь туда, откуда неслись крики безумной старухи. Люди ахнули и расступились, как вода перед носом рыбацкой лодки. Не доходя до бабки нескольких шагов, Доктор Блютгейер остановился, поправил монокль и пристально посмотрел на одержимую. Бабка остановилась, как вкопанная, и умолкла. Она разинула было рот, как выброшенная на берег рыба, и Добрый Доктор ясно, чётко и громко сказал:
— Это хад.
Его услышали все. Ловцы будто бы выросли из-под земли и окружили безумную бабку — кто с вилами, кто с колом, кто с лопатой. Люди бросились врассыпную, место освободилось, и ловцы начали медленно наступать.
— К реке! — повелел Доктор Блютгейер. — Не пускайте ей кровь, она заражена хадом! К реке!
И ловцы начали теснить бабку к реке вдоль по улице, усаженной яблонями и лещиной. Я вывернулся из рук матери и побежал за ними. Ловцы гнали старуху полмили до берега реки. Они почти окружили её, не давая ей сворачивать в переулки. Бабка отступала по улице, потом по тропе, потом по серому песку и всё кричала, говорила, шептала и снова кричала свою безумную ложь. У самой кромки воды она обернулась. За спиной у неё текла спокойная, глубокая, широкая река. Бабка остановилась было, когда увидела воду, но один из ловцов быстренько подтолкнул её вилами. Бабка глянула на вилы и стала отступать в реку.
— Он изнасиловал её и убил, — устало сказала она.
Я смотрел, как вода доходила ей до колен, потом до живота, потом по грудь. Ловцы последовали за бабкой в реку. Она пыталась лавировать, но шаг за шагом они согнали её с мелководья.
Бабка была маленького роста, гораздо ниже ловцов. Там, где им вода была бы по грудь, ей она доставала до подбородка. Когда ей невозможно стало отступать дальше, она остановилась. Всё замерло. Потом кто-то кольнул её вилами в лицо.
— Будьте вы прокляты все, — сказала бабка.
На её голову с размаху опустилась лопата, и бабка ушла в глубину.
В те годы из-за таких дел нередко бывало, что родители втихомолку отрезали дочкам светлые косы, иногда даже красили им волосы углём и одевали девочек в штаны, чтобы обезопасить их от хада. Некоторые люди просто не выпускали дочек из дома. На самом деле это не помогало. Против хада не помогает ничто, кроме хлеба, который скатал в целебные шарики Доктор Блютгейер. Хорошо, что люди поняли это и перестали запирать детей. Все девочки похожи на весенние цветы. Без света солнца они увядают.
Мимо меня проходят последние четыре девчушки. Я отчётливо слышу неторопливый шаркающий шаг и не могу удержаться — смотрю. Усыпанная бриллиантами шляпа Доброго Доктора сверкает в игривых солнечных лучах, и мне кажется, что и солнце, и свет, и веселые эти лучи существуют только для розовых лепестков, золотых кос, белых платьев, для бриллиантовой шляпы, белоснежного халата и чудесного Докторова монокля. Солнце светит для Доктора Блютгейера, и наши жизни радостно текут в тени его благословенных рук.
Разношенные домашние туфли тихо шаркают по камням. Доктор Блютгейер подносит Исцеление моему соседу слева. Летом наш Добрый Доктор всегда выходит в город в своих любимых домашних туфлях: ведь этот город — его дом, здоровый, чистый, светлый дом, и все мы — любящие, благодарные домочадцы. Никакие болезни нам здесь не страшны, и у нас нет ни врачей, ни тем более целителей-шарлатанов, злонамеренных распространителей хада. Нам они не нужны. Кто станет страшиться обычных болезней, когда ему каждое воскресенье дарят лекарство от хада? Я крепко сжимаю верные вилы и готовлюсь принять Исцеление.