Он смотрел на меня так долго, что я успел пересчитать трещины на деревянной столешнице между нами. Изабелла кашлянула, но я даже не обернулся. Пусть стоит там, как памятник собственной растерянности. Я ждал ответа. В голове мелькнула мысль: а что, если он сейчас позовет охрану? Или просто вышвырнет меня с Тортуги без ничего? Но я гнал эти мысли прочь. Врач во мне привык держать нервы в узде, даже когда пациент на столе уже не дышит, а ты все еще пытаешься его вытащить. Здесь было то же самое — только вместо скальпеля у меня язык, а вместо жизни пациента — моя собственная шкура.
— Ты мне нравишься, Крюк, — наконец сказал он, и голос его стал тише, почти задумчивым. — Упрямый, наглый, но с головой. Ладно. Пусть будет по-твоему. Шестьдесят тебе, сорок — короне. Но не думай, что я поверю в твои сказки про паруса и ром. Ты хочешь больше, чем просто выжить, я это вижу. И я тебе дам шанс. Но если обманешь — поверь, виселица будет самым мягким, что тебя ждет.
Я моргнул. Он согласился? Получилось? Да, он, конечно все равно уменьшил мою долю, но ведь не пятьдесят на пятьдесят.
В горле пересохло. Я ожидал торга, угроз, может, даже шпаги у горла — но не этого. Слишком легко. Слишком быстро. Внутри шевельнулся червяк подозрения: тут подвох. Он не может так просто отдать мне шестьдесят процентов того, что, по его же словам, волнует полмира. Но я не подал виду.
— Договорились, — сказал я. — И я не обману, господин губернатор. Мне это не по карману — ни в прямом смысле, ни в переносном.
Он кивнул, будто ждал именно этого.
В голове крутилось одно: он согласился слишком быстро. Франция, Людовик, вся эта их держава — и я, бывший судовой врач. Это либо удача, либо ловушка, из которой я еще не вижу выхода. Но отступать было поздно. Я уже в игре, и карта Дрейка в моем кулаке — мой единственный козырь.
А ведь всегда, когда моя интуиция мне говорит о подвохе, я оказывался прав. Так было с Роджерсом, когда он согласился за расписку отдать корабль, так было и со Сквиббсом, который «неожиданно» переметнулся в мою команду.
— Ну что ж, Крюк, — сказал он, откидываясь назад. — Раз договорились, давай скрепим это дело. Ты теперь не просто пират. Ты — капер Франции. И я дам тебе все, что нужно, чтобы ты начал копать. Но помни: я слежу. Каждый твой шаг.
Подвох был где-то рядом, я чуял его, как чуют шторм по соленому ветру. Но я уже сказал «да». И теперь оставалось только идти вперед — с картой, с командой и с этой чертовой сделкой, которая могла либо вознести меня, либо отправить на дно.
Я кивнул. Губернатор Жан-Филипп де Лонвийе смотрел на меня с этой своей кривой улыбкой, будто кот, который загнал мышь в угол и теперь решает, съесть ее сразу или поиграть. Сделка была заключена: шестьдесят — мне, сорок — Франции.
Подвох витал в воздухе, но я не мог его ухватить. Изабелла у окна молчала, свеча в ее руке уже почти догорела, и воск тонкой струйкой стекал на пол, застывая в белые лужицы. Комната казалась теснее, чем раньше, — карты, разбросанные по полу, массивный стол, тусклый свет — все давило, будто стены сжимались. Но я держал лицо. Врач во мне знал: если пациент видит твое сомнение, он теряет веру. А здесь пациент — это я сам, то терять веру нельзя.
— Раз договорились, — повторил де Лонвийе, постукивая пальцами по столу, — давай закрепим это как положено. Ты получишь все, что нужно, Крюк. Но сначала…
Он замолчал, и я заметил, как его рука замерла на столе — не просто так, а с каким-то умыслом. Пальцы выбивали ритм, будто он что-то прикидывал. А потом он резко стукнул по столешнице — три раза, четко, как барабанщик перед боем. Я вздрогнул, не ожидая, и в тот же миг услышал щелчок. Тихий, но отчетливый, как звук взводимого курка. Под его ладонью что-то сдвинулось — дощечка, часть стола, о которой я и не подозревал. Она выдвинулась вперед, открывая узкий тайник.
В 21 веке я бы сказал, что это какой-то инженерный фокус, вроде сейфа с кодовым замком, но здесь, в 1657-м, это выглядело почти как магия. Губернатор хмыкнул, заметив мой взгляд, и небрежно сунул руку внутрь.
— Что, Крюк, не ожидал? — сказал он, и в голосе его сквозило самодовольство. — Думаешь, я просто так сижу за этим столом? У каждого свои секреты.
Я промолчал, потому что сказать было нечего. Он вытащил из тайника свернутую бумагу — пожелтевшую, потрепанную, с неровными краями.
Я знал, что это, еще до того, как он развернул ее хотя бы на дюйм.