Он прекрасно понимал, что в уличной схватке, особенно с таким разношерстным войском, как у него, решают два фактора: скорость и натиск. Нельзя было давать испанцам опомниться, перегруппироваться, занять выгодные оборонительные позиции. Нужно было давить, давить и еще раз давить, не давая им передышки, загоняя в угол, как крыс. И он давил.
Его пираты, чувствуя эту звериную уверенность своего предводителя, становились еще более дерзкими и безжалостными. Они ломились в запертые лавки, вышибая двери плечом или топором, вытаскивали на улицу перепуганных торговцев, требуя денег и ценностей. Тех, кто сопротивлялся или медлил, ждала незавидная участь. Я видел, как одного несчастного, видимо, отказавшегося открыть свой сундук, просто пригвоздили саблей к прилавку. Жестоко? Да. Но такова была цена войны, которую мы развязали.
Вежа периодически отмечала на карте красными маркерами точки, где завязывались особенно ожесточенные стычки. Судя по всему, испанцы все же пытались контратаковать, собирая разрозненные отряды и бросая их наперерез Моргану. Но эти попытки были обречены. Пиратов было слишком много, они были слишком разъярены и слишком хорошо вооружены. Каждая такая контратака захлебывалась в крови, оставляя после себя лишь новые горы трупов.
Один из таких очагов сопротивления возник у церкви Святого Иакова — массивного каменного здания с высокой колокольней, с которой испанские стрелки простреливали значительную часть улицы. Морган, недолго думая, приказал подтащить пару легких полевых пушек, захваченных еще в фортах, и прямой наводкой расстрелял массивные церковные врата. Когда те с треском рухнули внутрь, пираты с воем ринулись в образовавшийся пролом. Из церкви донеслись звуки ожесточенного боя, крики, звон стали. Через несколько минут все стихло. А еще через пару мгновений на колокольне вместо испанского флага взвился черный «Веселый Роджер».
Продвижение Моргана было медленным, но неотвратимым. Улица за улицей, квартал за кварталом, он выжигал испанское присутствие, оставляя за собой дымящиеся руины и трупы. Хаос, который он сеял, был чудовищным, но, как ни парадоксально, он работал на нашу общую цель. Пока испанское командование, если оно еще существовало, было занято попытками остановить этот огненный вал, у моего отряда был шанс проскользнуть к губернаторскому дворцу относительно незамеченными.
Иногда мне казалось, что Морган получает от всего этого какое-то извращенное удовольствие. В его движениях, в том, как он отдавал приказы, в блеске его глаз была какая-то первобытная радость разрушения. Он был стихией, выпущенной на волю, и горе тому, кто попадался на его пути.
Я не осуждал его. В конце концов, он делал именно то, для чего я его нанял. Он был тараном, пробивающим брешь в обороне противника. Грязная работа, но кто-то должен был ее делать. И Морган делал ее с присущим ему профессионализмом и даже, я бы сказал, артистизмом.
К тому моменту, когда мой отряд приблизился к площади перед губернаторским дворцом, Вежа сообщила, что силы Моргана находятся уже всего в двух-трех кварталах от нас, с другой стороны. Они прогрызали себе путь сквозь городскую застройку, и рев их приближения был слышен все отчетливее. Это означало, что у нас оставалось не так много времени, чтобы решить нашу задачу до того, как на площадь вывалятся его головорезы и начнется уже совсем неконтроруемый штурм. Мне нужно было, чтобы губернаторский дворец пал под ударами моего, дисциплинированного отряда, а не был разграблен и сожжен толпой Моргана.
Портобелло горел. Не в прямом смысле, хотя дым от локальных пожаров уже поднимался в нескольких местах, но горел в метафорическом, адском пламени разграбления. Пока я с моим отрядом пробирался к губернаторскому дворцу, а Морган устраивал кровавую баню на центральных улицах, остальная масса пиратов, высадившихся на берег, растеклась по городу, как черная оспа, пожирая все на своем пути. Это был тот самый хаос, который я предвидел и которого опасался, но который был неизбежной частью любой подобной операции с таким контингентом.
Звуковая картина города превратилась в чудовищную какофонию. Непрерывный грохот выстрелов — то одиночных, то целыми залпами — смешивался со звоном клинков, треском выламываемых дверей и оконных рам, гулом начинающихся пожаров. И над всем этим доминировали человеческие голоса: яростные, пьяные от крови и предвкушения добычи крики пиратов, отчаянные вопли их жертв, предсмертные хрипы, женский плач. Вежа, как бы ни старалась, не могла полностью отфильтровать этот звуковой ад, и он давил на барабанные перепонки, создавая ощущение, что ты находишься в самом центре преисподней.