— Впрочем, если вам по пути, — я сейчас еду в хирургическое общество и охотно подвезу вас. По дороге и поговорили бы.
— Буду очень благодарен.
Костя действительно был рад такому обороту и минут пятнадцать терпеливо ждал профессора. В просторной машине было спокойно и уютно. Профессор предупредительно сел вполоборота к нему, и Костя мог свободно, без помех, рассказать обо всем, что томило его в последнее время.
Профессор сдержанно улыбался, и снисходительная ласковость, с какой он слушал, была несколько неприятна Косте.
— Ваши разочарования и сомнения меня нисколько не удивляют, — не переставая улыбаться, сказал профессор. — Они мне очень знакомы. И по собственным переживаниям, особенно в молодости, и по многим, вот таким же точно, как ваш, рассказам. Это естественно. Надо быть очень самодовольным, или очень равнодушным, или, может быть, бездарным, пустым человеком, чтобы, придя в медицину, вполне удовлетвориться тем, что в ней есть, и на этом успокоиться. У нас действительно имеются рядом с огромными достижениями и совершенные провалы, и беспомощность, и неумение…
Профессор перестал улыбаться. Его большое, с лохматыми бровями и пристальным взглядом лицо перестало быть приветливым. Он даже понемногу начал сердиться.
— Но кто, собственно, сказал, что врачу, приходящему в медицину, нужно подать все готовое, а он будет, потирая ручки, только порхать от больного к больному и пописывать стандартные рецептики? Для вас уже и так много, очень много приготовлено, особенно за последние сто и, в частности, за последние двадцать пять лет. А теперь очередь за вами. Теперь вы, молодые, сомневайтесь, огорчайтесь, ищите, добивайтесь! Для вас открыто широчайшее поле, такое поле, какого никогда и нигде раньше не было. Работайте!..
— Василий Николаевич, — пытался что-то объяснить немного сконфуженный Костя. — Я именно об этом и хотел…
— Простите, — не дал ему договорить профессор, — я кончу свою мысль…
Он посмотрел в окно, увидел здание, где помещалось хирургическое общество, и коротко закончил;
— Работать надо! Вот и все!
— Об этом я и хотел поговорить.
— Прекрасно. Медицина вовсе не комфортабельный отель, и врачи — не туристы, приезжающие на все готовое.
Они вышли из машины.
Профессор не успел высказать ему то главное, что подготовил к концу — что скептики все преувеличивают, что и с диагностикой и с лечением обстоит с каждым днем все лучше и лучше, что целый ряд болезней, о которых так драматически говорил Сергеев, теперь уже легко диагносцируется и неплохо лечится, что перспективы еще лучше, что…
— А вы разве не хотели послушать доклад Загарина «Об операциях удаления щитовидной железы?» — особенно любезно, словно стараясь смягчить свою резкость, неожиданно спросил профессор. — Это ведь тесно связано с вашей новой специальностью.
Он взглянул на Костю и поощрительно улыбнулся.
— Я с удовольствием… — опять сконфузился ничего не знавший о докладе Костя.
— Так идемте, мы, кажется, опаздываем.
Доктор Сергеев в первый раз присутствовал на собрании Пироговского общества. В зале было тесно. За столом президиума и в зале он узнал известных ленинградских врачей, многие из которых были прославлены не только в Советском Союзе, но и далеко за его пределами. Вот небольшого роста, худощавый, с бородкой клинышком, со старомодным золотым пенсне на тоненьком носу, знаменитый хирург-онколог академик Петров, и рядом с ним его первый ассистент, светловолосый, с крохотной бородкой, уже полнеющий Холдин. Вот красивый, с умным и энергичным лицом, седеющий брюнет, замечательный хирург Джанелидзе. Чуть дальше плотный, приземистый, полный, в неловко сидящей форме профессор Военно-медицинской академии Гирголав. Обращает на себя внимание характерное лицо прославленного отоларинголога Воячека. Возле него углубившийся в правку корректуры — он всегда на ходу работает — старейший эндокринолог профессор Брейтман. За ними быстро приобретший известность врач — ученый-эндокринолог Баранов. А там у окна — отец советских кардиологов, высокий, импозантный, с громадными, лохматыми бровями профессор Ланг. Неподалеку от него талантливый рентгенолог профессор Рейнберг. Около него профессора-хирурги: Назаров, Виноградов, Корнев, Куприянов, вот… — и Костя внутренне весь словно застыл, съежился, — вот… профессор Никита Петрович Беляев. Значит, здесь и…
Обидно и оскорбительно было вспомнить имя Михайлова. Он не хотел назвать его даже мысленно. Вероятно, и она здесь… Как он не подумал об этом раньше? Она, наверное, здесь… Рядом с ним…