— Я вас очень уважаю, дорогой Степан Николаевич, — язвил Браиловский, обжигаясь супом, — главным образом за старость. Ваш преклонный возраст заменяет вам все. И былой ум, и забытые знания. Очень просто.
— Какой вы все-таки… — перебил его Светлов, — как можно дерзить…
— …такому древнему старцу? — заканчивал за него Браиловский. — Так вы хотите сказать? Вы правы, я больше не буду. Стариков надо уважать.
— Вот так всегда, — объяснил Костя смеявшейся Лене. — Их сажать рядом нельзя.
— А жить друг без друга тоже не могут, — говорил Светлов, — всегда ищут друг друга.
К столику подошла одна из сестер клиники и передала просьбу профессора: после обеда всем зайти к нему.
— Что-й-то случилось… — меланхолично заметил Степан Николаевич.
— Будьте готовы, — откликнулся Браиловский. — Какой-то экстраординэр. Очень просто.
— Надо идти, — поднялся Костя.
Пошли всей компанией. Лена ждала Костю в дежурной, но он долго не шел, и Лена уже собралась идти разыскивать его. Он появился несколько взволнованный.
— Всем врачам клиники предложено прослушать цикл лекций по военно-полевой хирургии. Это интересный предмет, — говорил Костя. — И нужный. Но, понимаешь, для меня это сейчас очень некстати. С первого числа я начинаю работать в лаборатории, и у меня ни секунды не остается. Даже для музыки часа не выделить.
— Ничего, Костик, — улыбаясь, сказала Лена. — Будем слушать вместе. Нам предложено то же самое.
— Но я еще не знаю, где мы будем слушать.
— А я знаю. У нас.
— Кто будет читать?
— Папа и Михайлов.
Костя, собрав все силы, пошутил:
— Ладно — ты у Михайлова, я у папы.
— Нет уж, вместе и у того и у другого. Кстати, папа говорит, что Михайлов блестяще знает предмет и очень интересно читает. Михайлов вообще талантливый человек.
Когда они вышли из клиники, было очень холодно. Дул пронзительный ветер. Острые снежные крупинки били в лицо и забивались за воротник. Но ни Лене, ни Косте не хотелось уходить с улицы, хотя они шли домой к Лене, сговорившись быть весь вечер вместе. После целого дня, проведенного в клинике, дышалось легко, морозный воздух вливался в легкие бодрящей струей.
— Дорогой кавалер, — шутливо поучала Лена рассеянного Костю, — возьми меня под руку. Пожалуйста, увереннее, — диктовала она, — крепче. Не бойся, я не фарфоровая. Вот так. Идем в ногу, быстрее. Ах, как хорошо!
Над скованной льдом темнеющей Невой вертелись огромные бело-синие, рассыпающиеся облака снега, смутно угадывались контуры Кировского моста, его высоких тройных фонарей.
— Хорошо! — подставляя лицо ветру, повторила Лена.
Они шли быстро, шагая широко и энергично. Ветер бил в лицо еще сильнее, будто стараясь их задержать. Но чем яростнее он мешал им двигаться, чем злее впивались острые снежные колючки в глаза, в щеки, в лоб, тем оба они становились веселее, тем громче смеялись и быстрее продвигались вперед.
X
Вторую половину дня Костя обычно посвящал лаборатории. Он работал все так же увлеченно, целиком отдаваясь своей идее раскрытия тайн природы.
— Не верите, так сказать, готовой науке? — сдержанно подтрунивал Степан Николаевич. — Желаете собственноручно порыться в собачьем нутре?
И новые его товарищи, специалисты-физиологи, также высказывали, хотя и очень корректно и мягко, некоторое удивление: зачем-де врачу самому экспериментировать, когда к его услугам все, что только выходит из-под умелых и опытных рук.
Костя затруднился бы объяснить, что именно больше всего заставляет его рыться в «собачьем нутре». Ему раньше всего хотелось самому воочию убедиться во всем, о чем сообщали научные исследования.
«Надо посмотреть собственными глазами… — усмехаясь, упрямо думал он. — Надо пощупать собственными руками, надо помыслить собственной головой».
Он хотел выяснить многое, на что до сих пор нигде не находил ответа, и в первую очередь — какие именно гормоны выделяются гипофизом? Ведь помимо ряда уже изученных оставались и такие, химическое строение которых до сих пор было решительно неизвестно, и, стало быть, оставалось неизвестным их влияние на жизнь организма.
Косте было трудно в первые дни работы. Он не привык к обстановке лаборатории, к технике эксперимента, к возне с животными. Кроме того, он не представлял себе той высокой степени строжайшей подчиненности общей теме кафедры, которая была совершенно обязательна для всех ее работников. При первом же знакомстве с профессором Ворониным Костя узнал, что тема кафедры не имеет ничего общего с тем, что интересует его. Профессор, после долгих переговоров, разрешил ему работать в лаборатории, но при условии, что он в своих опытах обязательно будет иметь в виду также и основные интересы кафедры.