— Вы — знаток своего дела! — убежденно сказал Беляев.
— Спасибо, Никита Петрович, на добром слове. И вот, когда сынок у меня подрастать стал, заимел я мечту — обязательно его вывести в медицину. Пусть, ежели не отец, то хоть сын науку эту замечательную насквозь произойдет… И вот, мечта моя была не пустая. Вот он, сын мой… Константин, — он посмотрел на смущенного Костю любовно и гордо, — вот он, нынче врач, и люди понимающие говорят: хороший врач. И жена его, Елена Никитична, тоже золотой хирург. И сидит он в своей дружеской семье, среди лучших людей медицины… И вот, дорогие мои друзья, ежели позволено мне так назвать вас, я хочу выпить этот стакан за ту великую советскую власть, которая сына моего в доктора вывела, и за ту великую медицину; которой все мы служим!
Слезы помешали ему продолжать. Он высоко поднял свой бокал, и, как по сигналу, все шумно поднялись. Никита Петрович, обойдя стол, обнял Сергеева и, чокаясь, сказал:
— Выпьем, старина, от самого сердца до самого дна!
Вслед за ним подходили все и, чокаясь, пили.
Василий Николаевич весело рассказывал, как на его венчании в Сергиевском соборе подвыпивший шафер уронил ему на голову венец так, что вскочила огромная шишка на лбу. Михайлов молчал, упиваясь дорогой сигарой и черным кофе. Браиловский и супруги Курбатовы с удовольствием слушали сочные рассказы профессора.
Костя и Лена вышли на балкон. По Неве тихо плыл белый пароход. Мягко скользили лодки. На асфальтовом тротуаре девочки шумно играли в классы.
— Какое счастье, Ленушка, что мы с тобой теперь никогда не расстанемся… — глядя в глаза Лены, целуя ее руки, шептал Костя.
— Да, Костик, теперь мы всегда будем вместе… — так же тихо говорила Лена.
На расстоянии полуквартала от их дома, на углу двух улиц, громко вещал большой репродуктор, но слов издали нельзя было понять.
Под репродуктором собирался народ.
— Смотри, что-то интересное передают, — сказала Лена. — Сколько слушателей.
— Здесь всегда толпятся, — ответил Костя.
Но у репродуктора в одну минуту собралась огромная толпа.
— Пойдем, — предложила Лена, — включим радио, послушаем.
Они вернулись в столовую.
Было беззаботно, светло и весело. Через открытые окна щедро вливались широкие потоки яркого солнца, в темных стеклах играла глубокая синева неба, от цветов исходила свежесть.
— Одну минутку, товарищи, — попросила Лена, — послушаем радио.
Все смолкли. В это мгновение в столовую вошла Мокеевна с переносным аппаратом в руках.
— Тебя, Никита Петрович, — сказала она привычно. — Из клиники. Просили сейчас же позвонить.
Она включила аппарат, набрала номер и подала трубку профессору.
— Это я! — произнес Беляев весело. — Да. Кто? Доктор Лавров? Здравствуйте, доктор. Радио? Нет, не слушаем. А что?
Лена с Костей переглянулись. Лена подошла к приемнику и включила его.
— Что?.. — вдруг взволновавшись, переспросил Никита Петрович и встал. — Что такое?.. На нас?.. В четыре часа ночи?.. Сейчас включу.
Он бросил трубку. Резко повернулся. Хотел что-то сказать, но голос пресекся, и он издал странный хриплый звук.
Радио уже передавало слова сообщения.
Лена переключила приемник на Ленинград, и знакомый голос зазвучал совсем близко:
«…Теперь, когда нападение на Советский Союз совершено, Советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины…»
Да, сомнений быть не могло!
Страшное испытание, как внезапный гром, обрушилось в час, когда, казалось, ждать его было невозможно.
Костя стоял бледный, оглушенный, не отрывая глаз от освещенного окошечка приемника.
«Мирная жизнь окончилась… — билось в его подавленном мозгу. — Началось тяжелое испытание. Мирная жизнь окончилась…»
Все стояли неподвижно. Только Костина мать внезапно опустилась на диван, словно у нее подломились ноги, а старая Мокеевна широко перекрестилась.
«…Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины, отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда…»