Правда показалась бы слишком странной: «Я пишу книгу о шоке. О том, как переживают шок страны — во время войны, террористических актов, переворотов и природных бедствий. И о том, как после этого их заставляют пережить еще один шок — это делают корпорации и политики, использующие страх и замешательство, чтобы осуществить шоковую терапию. А затем людей, которые сопротивляются этой шоковой политике, подвергают в случае необходимости еще одному шоку в третий раз — с помощью полиции, солдат или допросов в тюрьме. И я хочу побеседовать с вами, потому что вы одна из немногих людей, переживших тайные эксперименты ЦРУ с электрошоком и другими "специальными техниками допроса". Кроме того, у меня есть основания предполагать, что методы исследований 1950-х годов в Университете Макгилла, в которых вы были испытуемой, сейчас применяют к узникам Гуантанамо и Абу-Грейб».
Нет, разумеется, я не могла это сказать. Вместо этого я сообщила: «Недавно мне пришлось путешествовать по Ираку, и я пытаюсь понять, какую роль там играют пытки. Мне сказали, что они нужны для получения информации, но я думаю, это не все. Может быть, это связано с попыткой создать образцовую страну, а для этого они хотят опустошить человека, а затем переделать его с нуля?»
Наступила долгая пауза, а затем мне ответил несколько изменившийся голос (все еще напряженный, но... возможно, в нем было облегчение): «Вы точно выразили именно то, что ЦРУ и Эвен Кэмерон делали со мной. Они пытались меня стереть и переделать. Но у них ничего не вышло».
Не прошло и суток, как я стучалась в дверь квартиры Гейл Кестнер в мрачном доме для престарелых в Монреале. «Открыто», — произнес еле слышный голос. Гейл сказала, что оставит дверь открытой, потому что ей трудно вставать. Это травмы позвоночника, которые все сильнее дают о себе знать, потому что к ним добавился артрит. Боли в спине — одно из многих напоминаний о том, как 63 раза она получала разряды тока от 150 до 200 вольт, направленные на фронтальные доли мозга, при этом ее сотрясали страшные судороги, ставшие причиной переломов, растяжений, искусанных губ, сломанных зубов.
Гейл здоровается со мной, сидя в голубом плюшевом кресле с откидывающейся спинкой. Как я узнала позднее, креслу можно придать 20 разных позиций, и Гейл постоянно их меняет, как фотограф в поисках фокуса. В этом кресле она проводит все свои дни и ночи, пытаясь найти удобное положение и избежать сна, о котором она говорит: «мои электрические сновидения». Во сне она видит «его»: доктора Кэмерона, давно уже скончавшегося психиатра, который назначал шоковую терапию, а также другие пытки, применявшиеся к ней много лет назад. «Прошлой ночью ко мне дважды являлось это ужасное чудовище, — заявила она, как только я вошла в комнату. — Не хочу вас ни в чем обвинять, но это из-за вашего совершенно неожиданного звонка и ваших вопросов».
Я начала думать, что, возможно, мой приход сюда — это несправедливость. И это ощущение усугубилось, когда, оглядев квартиру, я обнаружила, что тут нет для меня места. На всех свободных местах лежали огромные стопки статей и книг, как будто случайными грудами, но сложенные в согласии с какой-то внутренней логикой. Все книжки были помечены желтыми наклейками. Гейл указала мне на свободное место в комнате, где стоял незамеченный мною деревянный стул, но она на миг испугалась, когда я попыталась найти 10-сантиметровое пространство для моего диктофона. На приставном столике перед ней свободного места не было: там было не меньше 20 пустых пачек из-под сигарет Matinee Regular, выложенных в виде пирамиды. (Гейл предупредила меня по телефону,, что она непрерывно курит: «Простите, но я курю. И плохо ем. Я толстая, и я курю. Надеюсь, вам это не помешает?») Сначала мне показалось, что Гейл покрыла обратную сторону сигаретных пачек черной краской, но, приглядевшись, я обнаружила, что там крохотными буквами написаны имена, числа, тысячи слов.
В течение дня, проведенного за беседой, Гейл часто, наклонившись, писала что-то на клочке бумаги или на пачке из-под сигарет: «Заметка для себя, — объясняла она, — или я никогда этого не запомню». Груды бумаг и сигаретные пачки для Гейл не просто странная картотека. Это ее память.
На протяжении всей взрослой жизни Гейл ум ее подводил: факты мгновенно исчезали, воспоминания, если они там хранятся (многие — нет), были подобны моментальным снимкам, разбросанным по земле. Иногда она могла вспомнить какой-то случай совершенно отчетливо — это она называла «осколком воспоминаний», — но на вопрос о времени могла ошибиться на два десятка лет: «Это было в 1968 году. О нет, в 1983!» Поэтому она хранит этот каталог. Он доказывает, что она жила на самом деле. Сначала она извинялась за беспорядок. Но позднее сказала: «Он сделал это со мной. Эта комната — часть пытки!»