Бобыль замолчал.
— А что ж потом? — спросил Томила.
— Ночью уже только оклемался. Как очнулся — смотрю — лежу при дороге в канаве. И все при мне — мое. Ни шерсти, ни лап, ни хвоста. Как есть, природное человеческое — руки, ноги и все прочее. Темень ночная, а на небе — месяц красный, в глаза мне уставился…
Томила засмеялся:
— А складно ты, бобыль, врешь. Хоть бы знать — чего ради?
Тот осклабился:
— Ну, как же! Потешить-то вас надо ж… Уха больно навариста… И сами вы того. Люди будто хорошие…
— За потеху спасибо, хоть и невелика, — вмешался Ворон. — Только много врать не приучайся. А то скорчишь рожу — да так при ней и останешься. Скажи лучше правду — чего бродишь, да куда бредешь?
— Чего, чего! Будто не знаешь? — бобыль осердился. — Не знаешь, с чего деревни запустели? От прежних поместников они, бедные, запустели, да от тиунов, от доводчиков и обыскных грамот. И от татей, от разбойников тож. А еще пуще — от государевых податей да от опричного правежу. А коли не знаешь — гляди: я из такой же вот деревни. Убег — и бреду разно…
— Это мы понимаем, — тяжело сказал Ворон. — А куда?
— Да как и вы…
— У нас дело особое.
— Да оно, милый, у всякого — такое. Особое. Взять к примеру меня. Бежал я со своих мест, потому что — невмоготу. И про то — довольно. А теперь же ты спрашиваешь: куда? На то я тебе скажу прямо: брожу, рай ищу.
Ворон мрачно усмехнулся. Томила сказал:
— Блаженный! Его ж на небе, рай, искать надо. Не здесь.
Бобыль засмеялся:
— А я рай здесь где-нибудь отыскать хочу.
— Где это — «здесь»? — воскликнул Степан. — Вон там, за речкой?
— Ну, не за речкой, а все ж где-нибудь здесь, в окружности.
— «В окружности»! — передразнил Томила. — Спятил, вовсе спятил!
— Подожди, — тихо сказал Ворон. Он пристально посмотрел на бобыля. — Ты что, и вправду так думаешь?
— А чего ж нет? Да не я один. Прошлым летом сидел я, примерно, как с вами же, на Цне-реке. Мимо монах шел. Я ему поклонился. Он говорит: ты чего? Я ему, конечно, отвечаю, мол, я сам по себе. Он говорит: ну и дурак. Коли ярмо, говорит, снял, в бега ушел, не броди несмысленно, но рай природный, на земле тайной ищи. Я же, как вы, монаху на то отвечаю, что рай-де на небесах. Он в другой раз меня дураком обозвал и велел слушать.
И сказывал мне, что он у тверского епископа Федора служкой был и новгородского архиепископа Василия Калики послание читал. И в том послании прописано, что есть, мол, в дебрях, за горами рай божий, что глазами человеческими узреть можно и в тот рай войти и жить беспечально. Купецкие люди новгородские его же видели и там бывали.
— Сказки! — резко бросил Степан, — нет такого рая на земле.
Тут произошло неожиданное. Черноглазый с заволжской стороны, что все время сидел молча, вдруг сказал:
— Есть!
Все посмотрели на него. А Ворон спросил:
— А ты откуда знаешь?
— Слышал.
— Да ты кто? Из каких мест?
— Зовут меня Эмет. А сам я издалека. — Лицо его осталось спокойным, но прошла по нему как бы легкая тень. — Жил в степи. Степь широкая.
— А чего ж ушел?
Он усмехнулся:
— Да вы тоже ушли из своих мест. Или нет?
— Нам невмоготу стало.
— А мне, может, тоже невмоготу.
— А по-нашему говорить где научился?
— В Астрахань с караваном ходил. Там всякий народ встречается, и русских много — научился.
— А про рай на земле где слышал? Тоже в Астрахани?
Эмет покачал головой:
— Нет. Про то в степи слышал. Жил у нас когда-то мудрый человек, Асан-Кайгы. Всю жизнь он искал, где народу беспечально жить можно.
— Нашел?
— Одни говорят — нашел. Другие говорят — нет. А где только он не бывал! И в Семиречье, и на Алтае, и на Джаике, и еще во многих краях.
— Видишь! — зло ощерился Томила. — Даже Асан-Кайгы ваш — и тот не нашел, а ты говоришь: есть! Где же?