— Какая типичная мотивационная речь.
— С героиновыми наркоманами не прокатило. Подумал, может сработает на людях, чьи проблемы — чушь собачья.
Рафаэль закурил, недовольно фыркнул и закашлялся, чем несколько сгладил впечатление.
— Кстати, — сказал я. — Если бы девочки с Тумблера слышали наш диалог, то подумали бы, что мы — отличная пара.
— Что? Я не гей!
— Я тоже. Это им не мешает. Я знаю о них все. Я приручил девочек с Тумблера.
— Хватит гордиться этим.
— Они — мои пираньи.
Рафаэль отпил кофе слишком быстро, снова закашлялся.
— Ты же хотел стать писателем, — сказал я. — Привыкай к славе. Или ты хочешь быть безвестным писателем и умереть в мотеле?
— В данный период своей жизни я хочу умереть в мотеле. Точка.
— Это тебе к моему папе. Думаю, у него есть список подходящих для этого мест неподалеку от строительных магазинов.
Рафаэль помолчал, и я вдруг наткнулся на неожиданное откровение. Ему было уютно рядом со мной. Рафаэль воспринимал меня, как человека, рядом с которым он чувствует себя в безопасности. Все равно что держать в руках птичку. То есть, мне тут же захотелось его раздавить, и одновременно с этим сердце мое переполнилось великой жалостью к нему.
Мы по-настоящему подружились.
— Кстати о Тумблере, ты побеждаешь в опросах про самых сексуальных Ахет-Атоновских мальчишек.
Тут Рафаэль всплеснул руками с несвойственной ему экспрессией, расплескал кофе.
— Да не хочу я побеждать ни в каких опросах! Мне противно! Я не должен был ехать с вами, не должен был там сидеть! Понимаешь? Мне уже четвертый день пишет смски поехавшая девчонка. Она говорит, что хочет убить себя. Ты понимаешь, как я себя чувствую?
— Я блокирую их. Социальный дарвинизм, и все-такое.
— Потому что ты мразь.
Прошла пара секунд, и Рафаэль неуверенно засмеялся. Затем он снова стал серьезным, как угроза очередного финансового кризиса.
— Я просто хочу, чтобы незнакомые люди не делали вид, будто это нормально — угрожать мне или ругать меня. Потому что это ненормально ни для одного человека на Земле. Ненормально для них самих.
— Ну, вступая в публичное поле, мы исполняем некий ментальный договор с семью миллиардами контрагентов, или около того.
В этот момент затянул свою протяжную песню Скайп. Рафаэль вздрогнул. Я увидел аватарку Вирсавии: капризно надутые губки, остро подведенные глаза, звездочка на щеке.
— Отойди левее, — сказал я. — У меня тут есть слепое пятно, в нем и стой.
— Может, тебе просто не включать камеру?
— Как же я иначе буду смотреть на себя?
Я ответил на звонок, изображение загрузилось, и я увидел Вирсавию, во рту у нее была трубочка, она тянула газировку из розового, усыпанного красными сердцами (анатомически, надо сказать, нарисованными верно) стакана.
— Где он? — спросила Вирсавия.
— Привет, солнышко. О ком ты?
— Ты знаешь, о ком я говорю.
Она тряхнула головой, и я увидел раскрашенные синим и красным пряди в ее пучках.
— Поверни голову, солнышко, хочу посмотреть на эти милые космические булочки.
— Рафаэль у тебя, — сказала она, и я почувствовал себя как минимум долбаным Ли Харви Освальдом. — Я знаю. Передай ему, что он должен мне помочь.
— Ну, давай-ка начнем с того, что нет такого закона, который обязывал бы его помогать тебе в чем бы то ни было. Особенно если ты хочешь совершить самоубийство или убийство. В этом случае есть даже законы, запрещающие ему...
— Макс!
Я увидел, как она натягивает шапку. Вирсавия наклонилась, позволив мне рассмотреть кое-что, что Боженька не рекомендовал рассматривать вне брака, вытянула из пустого пространства за пределами взгляда камеры шарф.
— Я сейчас приду.
— Вирсавия, подожди.
— Я приду и заставлю его.
— Ты перегибаешь палку.
— Буду через...
Тут она прищурилась, глаза блеснули.
— Не скажу.
— Вирсавия, у меня его нет!
— Я возьму выпить. Папа привез токайское вино.
— Он стоит у меня в комнате, прижавшись к подоконнику.
Я понятия не имел, чем токайское вино круче любого другого, но подозревал, что оно как-то связано с Венгрией и буржуазным потребительским пафосом.
— Папочка разрешил тебе...
Закончить я не успел, Вирсавия отключила связь. Я обернулся к Рафаэлю:
— Я пытался.
— Ты не пытался.
— Слушай, она же тебе нравится.
Рафаэль кивнул так быстро и едва заметно, что уже через секунду я в этом немного сомневался.
— Так проведи с ней время. Она несет токайское вино, и вот это все. Не забудь использовать свои пальцы.
— Что?
Тут он понял, нахмурился и сложил руки на груди.
— Я бы с радостью превратил ваш традиционный секс в групповуху на радость Вирсавии, но не могу, у меня дела. Нужно навестить Леви, потому что нет у него утешителей среди всех, любивших его.
До визита к Леви у меня оставалось еще примерно три часа, но я решил, что нужно дать Вирсавии и Рафаэлю шанс, а затем оправдаться на Страшном Суде, что не только разрушал человеческие жизни, но и строил их по мере сил.
— Ты уверен? В смысле это твой дом, и все такое.
— Папу не кантуй, ладно? От сквозняка, подувшего с неприятной стороны, он может решить свести счеты с жизнью.
— А если он проснется, а тебя дома нет, а тут мы...
— Трахаетесь.
— Нет, просто мы.
— Скажите, что я уехал искать вечной мудрости в горах Тибета.
И тут я, конечно, должен был пафосно покинуть зал, но Вирсавия позвонила в дверь. Я сбежал по лестнице вниз, на ходу застегивая куртку, открыл ей. Из ее розового рюкзачка торчало темное бутылочное горлышко.
— Какой образ — четырнадцатилетняя девочка с дорогущим вином в рюкзачке из кожзама!
Она отстранила меня, осмотрелась.
— Ну и дыра.
— Знаешь что, Вирсавия...
— Нет, я серьезно. Хотя бы попытайся не быть бедным, ладно?
— Это меркантилистская логика, которая низводит человека до субъекта рыночных отношений и не больше.
Она щелкнула меня по носу.
— Сложно бороться против капитализма с новым айфоном в руке?
— Я заработал на него деньги, торгуя ненавистью к Системе!
От Вирсавии пахло по-особенному сладко, как-то совсем конфетно, и я подумал: либо она изменила своей привычке питаться исключительно сладкими напитками и съела пирожное, либо в супермаркет снова выбросили ароматизаторы для тортов, которые она по какому-то недоразумению считает духами.
— Ты не понимаешь, Макси, — сказала она. — У меня есть идея, как помочь людям! У меня будет серия видосов про разные расстройства, я расскажу людям, почему быть чокнутым — не стыдно. Они будут слушать меня. Люди же меня теперь слушают.
— А мама в детстве все равно тебя не слушала, так что какая разница? Никому не утолить жажду родом из детства, которая толкает нас на свершения.
Она не обращала на меня внимания, ее занимали собственные идеи.
— И ты тоже будешь рассказывать. Но потом. Пока я буду тестить стратегии. И очищать комменты от педофилов. Будет безопасное пространство для людей с психическими расстройствами. Чтобы рассказать свою историю.
— Такое пространство уже есть, это дурдом. До свиданья, солнышко.
Она поймала меня за рукав, и я испугался, что сейчас Вирсавия снова щелкнет меня по носу, но вместо этого она оставила прозрачный, липкий след от блеска на моей щеке. Вирсавия поцеловала меня.
— О, — сказал я и впервые понял, что подходящего слова у меня нет.
— Ты хороший мальчик, Макси.
— Для тебя — какой угодно, солнышко.
Она закрыла за мной дверь, как будто была хозяйкой дома, даже не удивилась, что я ухожу. На прощание Вирсавия сказала:
— Если у меня будет настроение, то я, может быть, оставлю тебе немножко денег.
— Ты ужасная.
Дверь захлопнулась, и я остался один на один с миром, искупавшимся в сумерках. Все стало серым, подернулось дымкой, и я принялся думать, где мне провести оставшееся до визита к Леви время. Если они потрахаются в моей комнате, подумал я, то моя кровать потеряет девственность раньше меня. Мысль была глупая, но ей удалось заставить меня засмеяться.