— Если ты не знаешь, значит я не твой друг.
Я так обиделся, и эта обида была жива во мне, как выяснилось, вплоть до этой минуты. Теперь я мог показать, какой я друг. Странным образом, мне удалось этим вдохновиться.
Неопубликованное: Герой, которого мы заслуживаем.
Дольше всего, в конечном итоге, пришлось ждать Саула. Лия сказала, что он прощается со своим любимым цветком. Я представил Саула, пожимающего каждый стебелек с любовной бережностью матери, впервые прикасающейся к младенцу. Может, Саул фотографировал его. У любимого цветка были Твиттер, Инстаграмм, свой аккаунт в Фейсбуке и на Пинтересте. Короче, он реализовался в обществе лучше, чем большинство пятидесятилетних.
У нас еще было время. На остановке в столь поздний час мы сидели одни, над нами была стеклянная крошка звезд и проплывали редкие, подвижные точки самолетов, впереди и позади раскинулось большое, замерзшее поле, которое рассекало надвое лезвие шоссе. Короче говоря, свободных пространств было достаточно для того, чтобы почувствовать себя беспримерно одинокими. Рафаэль посматривал на меня с негодованием. Видимо, у них с Вирсавией все-таки что-то получилось (хотя я и застал их одетыми), а тут я со своими вопросами жизни и смерти.
Я не знал, что мы будем делать. Но я знал, что нам никто не поможет.
Я включил камеру и заговорил, подвинувшись поближе к Эли, у которого от холода и волнения дрожали коленки.
— Блин, блин, блин, — бормотал он. Слава сама по себе Эли не напрягала, ему нравилось, что теперь он может гонять в футбол, а девчонки будут реветь от фотки, где его толкает нападающий. В то же время Эли винился, потому что с Калевом все вышло не так уж радостно. Недавно Эли сказал мне:
— Что бы ты ни делал, всегда будет только хуже.
Либо это пубертатная депрессия, подумал я, либо мы сломали Эли. Но через сутки Эли снова заулыбался, и девочки, истекающие влагой из самых разных мест от любви и жалости, получили назад своего плюшевого кумира.
Я говорил:
— Друзья, друзья, друзья. Леви Гласс, которого вы все любите и ненавидите за его милый вид и непрерывную панику, в большой беде. Что, в принципе, ожидаемо для человека с доминирующими параноидными чертами. Наконец-то у нас появился шанс доказать вам, что мы говорили правду. Я не знаю, как. Я не знаю даже, есть ли какой-нибудь шанс остаться живым и пребывать последующее время не в овощном состоянии. Но если я в чем-то и уверен, так это в том, что каждый из нас сегодня, перед монитором компьютера или же в эпицентре безумно опасного задания, подвергнется самому главному экзамену. И нет, не на права. На доверие, чуваки. Мы едем в Йель, где, по сведениям от одного параноика, разгаданным человеком с шизотипическим расстройством, сейчас папа Леви посвящает его своему злобному богу. Это звучит безумно, но я верю. Может быть, потому что у меня биполярное расстройство. Но иногда клево побыть немного сумасшедшим, так? Это помогает увидеть мир без долбаной, мать ее, автоматизации, заставляющей вас думать, что сутенеры и разжигатели войн не говорят от вашего имени.
— Это цитата Андреа Дворкин, — сказала Лия.
— Ого, ты ее знаешь?
Лия вырвала у меня телефон, отключила камеру.
— Не твое дело, больной придурок. Это нельзя выставлять, идиотина. Ты правда думаешь, что культисты гребучего бога не просматривают твой видеоблог?
— Правда думаю. Он скучный.
Вирсавия звонко засмеялась. Я посмотрел на свой телефон в руках Лии и понял, что она права. Вот и наступил момент, когда мне придется остаться наедине с самим собой. Никакой камеры, никаких зрителей. Пришло время сделать что-то противозаконное, проникнуть в тайну века, как обещают разоблачающие видео на Ютубе.
— Верни телефон, Лия, я понял свою ошибку.
— Точно?
Эли сказал:
— Ладно, давайте все-таки решим, что именно мы будем делать?
— Вломимся туда и заберем его, — сказала Вирсавия. — В смысле это не лучший план, но копы нам не помогут. И взрослые нам не помогут. И как бы при условии, что у нас есть только мы, звучит отлично.
Лия отдала мне телефон, криво улыбнулась, а потом достала из рюкзака пистолет. Мы отпрянули от нее, Эли закричал.
— Тихо ты, — сказала Лия. Пистолет лежал в ее маленькой ручке удивительно естественно.
— Откуда у тебя это? — спросила Вирсавия, голос ее звучал восторженно.
— Стащила у дяди еще две недели назад. Эй, Шикарски, теперь сделаешь мне приятно?
Она приставила дуло пистолета к моему лбу, но я удивительным образом не испугался. Я знал, стоит ее пальцу рвануться к курку и надавить — я умру. Все закончится так и сейчас. И в то же время я был уверен в том, что этого не случится.
Тест на доверие, подумал я, самый важный. Я прошел. Лия криво усмехнулась. Казалось, что ей понравилась моя реакция.
— Солнышко, это самое романтичное, что я когда-либо слышал. Я согласен. И все-таки ты уверена, что мы должны его использовать?
Из такой штуки Калев убил двоих (троих) людей. В черноте ее внутренностей прячутся пули, маленькие дьявольские осы-убийцы. Лия убрала пистолет от моего лба, взвесила его в руке и снова положила в рюкзак.
— Да. И было бы хорошо, если бы у каждого тут был дядя, который знает, зачем нам вторая поправка. Мы едем к культистам, Макси. Ты надеешься с ними договориться?
— Я надеюсь попасть туда незаметно, — сказал я. — Вызволить Леви и сбежать. Я — мирный человек. Не люблю насилие. Поэтому у меня в кармане такая толстая пачка денег.
— Она не толстая, — сказал Эли.
— Нормальная, — добавила Вирсавия.
— Для меня — толстая. И заткнитесь.
Лия подняла с земли камень и метнула его в сторону заснеженного поля. Белизна его была противоположна черноте неба, отличная приманка для какого-нибудь пейзажиста.
— Если придется, — сказала она. — Я готова убить человека.
— В прошлый раз ты сказала это перед Хеллоуиновской вечеринкой.
— Заткнись, Шикарски.
Я услышал шаги, снег скрипел под чьими-то ногами, и я испугался, что это Калев идет, хотя не должен идти. Но по дорожке прогулочным шагом следовал Саул.
— Я готов, — сказал он. — Полил его и удобрил. Я уверен, с ним все будет в порядке.
Примерно так же, как Саул любил свой цветок, я любил Леви. И я тоже страшно хотел, чтобы все с ним было в порядке. Что они могли сделать с ним? Кем они могли его сделать? Может, они сделают его генералом. Не сейчас, конечно, но он будет обречен служить своему стремному богу.
Над нами сияла круглая, инкрустированная в черное небо луна, ее свет делал Саула похожим на мертвеца. Он сказал:
— Взял у мамы шокер.
— Это моя мама, — сказал Рафаэль. — И мой шокер.
Я вдруг почувствовал себя таким идиотом, но успокоил себя простой, самодовольной мыслью о том, что мое оружие — слово.
— Нам не обязательно драться, — сказал я. — И даже не желательно, потому что у нас нет никаких преимуществ. Стелс-модус, чуваки. Кто-нибудь качал стелс в компьютерных играх?
Эли поднял руку. Саул сказал:
— Иногда честность — лучшая политика.
— Ты меня напрягаешь.
Мы начали замерзать, Вирсавия прыгала, непрерывно затягивала завязки капюшона и, когда автобус показался на горизонте, завопила:
— Охренеть, вот это круто!
Душа моя была с ней абсолютно, безропотно согласна. Длинный, темно-синий "Грейхаунд" остановился перед нами, и я ощутил дежа вю. Только реклама была совсем другая: на боку автобуса растянулось изображение пачки антигистаминного средства в руке счастливой женщины из-за плеча которой выглядывал облезший, явно только что обретший дом котенок. Надпись гласила: помоги себе — помоги другим. Я подумал, что все это иронично сразу по нескольким фронтам. И, наверное, хороший знак. Двери автобуса открылись, и в нашу сторону пахнуло теплом. Сейчас я бы запрыгнул в тачку долбаного Джеффри Дамера, настолько я продрог. И все же я заставил себя остановиться.