— Я думал, только в мультиках люди блюют чем-то блестящим.
Спустя секунду я перестал его чувствовать, совсем-совсем. Я подумал, что Леви умер, но он дышал, дрожал. Когда Леви поднял на меня взгляд, глаза у него были желтые.
— Привет, Макси, — сказал он. — Рад нашей встрече.
И я подумал: долбаный Дейл Карнеги учил тебя улыбаться, а? Долбаный Дейл Карнеги в мире гребаного Дэвида Линча.
— В фильмах на этом месте люди вставляют ироничную реплику, — сказал я. — Мне даже пришлось использовать эту фразу, чтобы успеть ее придумать, но я не смог. Вот это фиаско.
Леви улыбнулся шире, и я впервые подумал, что его чуть кривоватые зубки могут быть очень стремными. Они выглядели остро.
— Я знал, что ты придешь. В конце концов, ты предсказуемый.
— Спасибо. Нет, правда, искреннее спасибо. Не хотелось бы произвести впечатление человека непоследовательного и...
У меня онемел язык. Я боялся, боялся, боялся, так сильно, как никогда, и больше всего на свете мне хотелось рухнуть перед ним на колени и попросить его отпустить моего лучшего друга. Не говорить его языком, не смотреть его глазами на мир.
Я все еще поддерживал Леви, он скользнул по мне взглядом, совсем иным, чем человеческий. Это был ищущий взгляд, ничем не наполненный, слепой до востребования.
— Никогда не стоит трогать мальчиков, Макси.
Язык Леви скользнул между его губами, и меня затошнило от мысли, что Леви не имеет к этому никакого отношения. Я не чувствовал Леви, я не знал, где он. Вернее вот: я не чувствовал его иным, чем прежде, когда мы не были связаны, до моего единственного лишнего шага, образом. Его отсутствие было особым ощущением, глухим и пустотным.
— Они все хотят для себя только самого лучшего, да? — он засмеялся, как будто мы-то с ним все понимали. Такой особый смех для лучших парней на всей вечеринке.
— Почему он? — спросил я. — Спорим, мистер Гласс долго ждал аудиенции с тобой? И у него было много конкурентов, так? Ты ведь не готов облагодетельствовать их всех.
— Почему он? А почему бы и нет? А может потому, что ты? Может быть, я обратил на него внимание, потому что ты привлек меня? Может, ты во всем виноват, Макси?
Он перехватил меня за запястье, дернул к себе, и мы почти соприкоснулись носами. Во взгляде у меня все расплылось, осталось только сияние его желтых глаз.
— Если Леви — мой сосуд, Макси, то ты — мой пророк. Ты провозгласил меня на весь мир. И ты всегда это делал.
Он поцокал языком, затем сказал:
— Добрый-добрый-добрый день, дорогие мои подписчики. О чем поговорим сегодня? Холокост? Геноцид армян? Испытание термофильных вакцин на детях? Систематический феминицид в Индии? Тебе все это нравится, правда, Макси? Мир, который я создал. Вам всем нравится этот мир. Вы в восторге! Вы все визжите от восторга!
Я сказал:
— Конечно, ведь все на свете — просто зрители. Кому какая разница? Я много раз говорил. Это моя бородатая шутка.
Он снова облизнул губы, и мне показалось, что сейчас Леви (бог в теле Леви) поцелует меня.
— Я хочу, Макс Шикарски, Макси, чтобы ты стал моим шоураннером. Я хочу, чтобы все это стало по-настоящему смешно.
— Если ты говоришь о стендапах про Афганистан, это моя детская мечта...
— Я говорю о том, что ты должен будешь изменить их сознание. Ты будешь говорить от моего имени, Макс Шикарски. Я предлагаю тебе.
— В какой момент ты достанешь своих долбаных личинок?
Он взял меня за подбородок.
— Ни в какой. Ты должен быть человечен. Очень человечен. Чтобы все они обманывались об тебя.
Какая нарочито неловкая, подумал я, страшная фраза.
— Если бы я хотел сделать тебя своей частью, я сделал бы это легко, вот так, — сказал он небрежно. — Физиологически ты, как и все они, не имеешь никакого значения. Еда или рука, чтобы подавать еду. Но мне нравится кое-что другое. Твой язык.
— Ого, я уверен, эта фраза была завязкой не в одном порноролике.
Он криво улыбнулся.
— А Калева ты поэтому убил? Чтобы до меня добраться?
Сердце на секунду замерло, и я подумал, если ответ да — я убил своего друга. И тогда мне не зря желали смерти в комментариях, утверждая, что я творю дистиллированное зло с помощью вебкамеры и аккаунта на Ютубе.
Тут Леви (не Леви, не Леви, не Леви) оглушительно засмеялся.
— Нет. Мне просто захотелось. Я вытащил его не глядя. Тебя я увидел после. Его глазами.
— Значит, не особенно я был популярен в интернете.
— До того, как вмешался я.
Я посмотрел на пол и увидел светящиеся круги, сходящиеся в точку где-то под столом. Вечно пульсирующая спираль. Что это? Его слюна? Его долбаная сперма? Меня затошнило.
Он спрыгнул со стола, задев меня коленками, движение было едва ли не эротическое.
— Когда я пришел сюда, — сказал он. — Я имею в виду на Землю, из очень далекого места, я сразу понял, эти существа — то, что мне нужно. Слишком умные, чтобы не столкнуться с саморазрушением, и слишком тупые, чтобы остановиться. Я двигался в холоде и нюхал, нюхал, нюхал. Чаще всего я просто...
Он широко раскрыл рот, словно хотел зевнуть, потом со стуком сомкнул зубы.
— Это скучно, — сказал он. — Скучно, скучно, скучно. Мы оба любим повторять слова.
— Леви, — сказал я. — Леви, чувак, я знаю, что ты все еще там!
— Но вы просто прирожденные убийцы, так? Вы рождаетесь в крови и умираете в крови. Мне нравится. Хорошо-хорошо.
У него была, в целом, очень человечная речь. Он впитывал в себя радио, затем телевидение, теперь интернет. Акцент у него был идеальный, выговор лучше, чем у отличника Леви, лучше, чем у долбаного диктора. И оттого еще абсурднее было представлять, что за существо путешествовало в холоде (Космос?).
— Леви, — сказал я. — Долбаный бог предлагает мне работу! Леви, пожалуйста, мы можем посоветоваться? Я, блин, пришел сюда за тобой, я боюсь за тебя. Я боюсь, что ты умер, потому что у тебя внутри были эти слизнезвезды. Ты представляешь, я даже про маму твою не шучу, я так, мать твою, напуган, и я просто хочу убедиться, что ты еще жив, что я когда-нибудь услышу твой голос.
Он смотрел на меня своими желтыми глазами. Взгляд у него был голодный.
— Леви — часть меня, — сказал он. — Леви — это теперь я.
О, нет, Леви — это человек, который боится сибирской язвы в своем пенале. Леви — это человек, который живет в мире, полном роботов и монстров. Леви — это человек, который боится завязать шнурки, ведь они грязные, и поэтому заказывает их булавкой.
Леви — это Леви. Я знал его всю свою жизнь, и я помнил его смеющимся и в слезах.
Я больше ничего не говорил, но в этот момент мне открылась важная истина, которую с помощью палок и камней пытался вбить меня Гершель с самого детства. Иногда можно просто молчать.
Мы были связаны, и я чувствовал, что зову его, не произнося ни слова. Вспомни, подумал я, вспомни что-то очень важное. Что самое важное для тебя — такое и для Леви. Вы же долбаные лучшие друзья навсегда.
Я подумал: лето. Такое зеленое, шестое в моей жизни, и мы сидим на берегу реки, несущей мусор. Я ловлю палкой упаковки от чипсов и слушаю, как Леви плачет. Мне хочется обнять его и успокоить, но Леви выворачивается раз за разом.
— Я умру. Я знаю, они просто не говорят мне, что я скоро умру. Или хуже, я буду чокнутым, я буду больным. Я изменюсь.
Я не понимаю, что такое "страшная, серьезная болезнь", скорее чувствую.
— Ну, — говорю я. — Послушай, я тоже могу так. Вдруг папа пустит газ в духовке, чтобы умереть, и его окажется слишком много.
Я взрослый, я много знаю о взрослых проблемах.
— Или меня собьет машина. Или будет какой-нибудь ужасный рак. Это может случиться с кем угодно, но не со всеми случается. Можно прожить до старости, болея, а можно ночью перестать дышать просто так.
На этот раз, когда я протягиваю ему руку, он берется за нее.
— Зато ты точно не изменишься. Я тебя хорошо знаю, ты ужасно упрямый. Наверное, если тебе отрезать кусок мозга, даже это тебя не изменит.