ПОДНЯВ тупой нос к небесам, лихтер вырвался из хаоса космопорта, перелетев за край города. Двигатели трудились, чтоб удержать судно по курсу, но милостью Императора, в баках было достаточно топлива, чтоб зажечь ускорители. Корабль рванул выше, прорываясь через жидкие полосы облаков и чадящие столбы от горящих зданий. Что-то двигалось в дымке разложения, вопреки разносимому ветром дыму. Поочередно с ударами сердца, черный блеск движения начал падать на нагруженный, воющий корабль. Это было эфемерным и прозрачным, мерцанием испорченных вод, пламенем от крыльев роя насекомых. Оно затронуло обшивку судна и покрыло корпус как мокрая краска, наматывающаяся на катушку металлического фюзеляжа, вниз и вокруг. Ищущая. Чувствующая.
Стремящаяся найти путь внутрь. Когда судно поднялось в верхние слои атмосферы Орилана, чернильный саван наконец-то нашел микроскопическую трещину в обшивке. И с контролируемой, неистовой волей, начал затекать через щель.
ВОНОРОФ чувствовал себя выжатым и больным, как будто бы вжавшая его в ложе пилота перегрузка вытягивала из него жизненную силу. Когда чернота космоса развернулась в иллюминаторе кабины, тлетворное зрелище, оставленное позади, все еще донимало его, раз за разом повторяясь перед мысленным взором. Деревья за часовней, как выяснилось, по всей длине ствола открывали зубастые пасти. Дорожное полотно текло под его ногами. Его дочь завопила, когда ее глаза вывалились из глазниц, ее лицо покрывалось усиками и ресничками. Как он ни старался, он не мог избавиться от этих картинок. Он моргнул.
Он все еще плакал. К этому времени он плакал уже достаточно продолжительное время. Люк позади него начал подниматься, и он вернулся к реальности. По нему пронеслась волна паники, и он успокоил себя, наконец-то осмелившись повернуться и пробежаться глазами по вошедшей фигуре. Пилигрим, его лицо было обеспокоенным и искаженным. Его шею окаймлял грубый капюшон, обрамляя лысую голову с огромной электро-татуировкой аквилы Империума. В одном ухе блестел единственный простой гвоздик из старого олова. Вонороф внезапно услышал свой голос.
— Вы не дол…жны находиться здесь, это запретная зона…
— Не для меня, — голос мужчины был изнуренным и усталым, но не терпел возражений. Он втиснулся в кабину, и пилот различил за ним еще одну фигуру в проходе, сзади висел еще один пилигрим.
— Меняем курс, — сказал лысый мужчина.
Вонороф почувствовал специфическое напряжение вокруг толстых, медных разъемов в основании шеи, там, где извилистые механодендриты командного кресла лихтера соединялись напрямую с его мозгом. Тонкое давление подталкивало его волю. Он почувствовал масляный привкус в несвежем, рециркулированном воздухе кабины. Честно говоря, когда он поднял корабль в воздух, то даже не представлял, куда собирается лететь, он едва ожидал что сможет зайти так далеко. С бесцельной энергичностью им руководила грубая, животная потребность сбежать с обезумевшей планеты.
— Куда? — спросил он. Еще даже до того как он задумался, он оказался в положении подчиненного. Мужчина показал куда, звездный свет вдалеке отражался от обшивки судна на высокой орбите. Прямой машинный код, поданный от когитаторов лихтера подсказал Вонорофу, что это фрегат типа "Гладиус", эти военные корабли принадлежали только Императорским легионам космодесанта, Адептус Астартес.
— Приближайся к этому судну.
Паника затопила пилота. Фрегат был цвета засохшей крови, красный шрам в небесах, и даже издалека он мог видеть облака обломков, которые остались от слишком близко подошедшего к нему корабля.
— Корабль блокады, — слова в спешке слетели с его губ, — они уничтожат нас, даже если на борту нет инфицированных.
— Тут нет заразы, — ответил пилигрим, усталость сквозила в его голосе, — делай, что я сказал.
Вонороф взглянул в иллюминатор и встретился глазами с этим человеком. В его глотке мгновенно замерли все аргументы, и он понял, что его голова деревянно кивает. Воля пилигрима легко была подавлена, и он быстрыми движениями развернул транспорт, выводя его на прямой курс пересечения с фрегатом. На каком-то уровне, маленькая часть разума Вонорофа взбунтовалась от такого внезапного принуждения, но это был слабый и тонкий голосок, который протестовал против доминирующего присутствия в его сознании.
ОН вытер блеск пота с лысины и облизнул пересохшие губы. Выйдя из кабины, он обнаружил свою компаньонку у входа, та смотрела на него спокойным, пристальным взглядом. Он увидел в нем осуждение, намек на это был столь тонким, что его мог заметить только тот, кто достаточно хорошо ее знал. Он проигнорировал вспышку раздражения, которая возникла внутри, и закрыл люк, оставив Вонорофа выполнять его приказы.
— Ты подвергаешь нас риску, — сказала она ему, — астартес наверняка уничтожат шаттл.
Женщина кивком указала в направлении фрегата.
— Ты видел цвет обшивки. Кровавые ангелы. Им неизвестно милосердие.
— К счастью для меня, я не ищу его.
Она покачала головой.
— Мы должны попытаться тайно приблизиться к внешней лунной колонии и затем…
Он поднял руку, заставив ее замолчать.
— Марайн, я знаю, что я делаю. Доверься мне.
Ее глаза сузились, и не озвученный заряд эмоций пробежался между ними. Вопрос доверия был свежей раной, широко зиявшей между ними. После длинной паузы, он прошел мимо, еще одна трещина в доверии.
Марайн наблюдала, как мужчина прокладывал себе путь сквозь массу наспех уложенных пожитков, роясь в глубинах шкафчика с оборудованием.
— Ты так уверен в себе Рамиус.
Она взглянула на него другими глазами, забавно, что он оказывал на нее такое воздействия, не раз и не два, а снова и снова. Первый раз, когда Марайн смотрела на него, она боялась Рамиуса, хотя ее учителя запрещали выказывать даже малейший намек на это. Человек, которого она боялась тогда, отличался от человека, которого она была научена уважать; в свою очередь, тот человек отличался от того Рамиуса, с которым она спала, и который показывал свою любовь; и вновь, он был не тем мужчиной, которого она видела сейчас, пьющий воду из бутылки, нажимающий на свое лицо так, будто кожа на нем была плохо висящей маской.
— У тебя глаза солдата, — сказал он тихо, призрак улыбки мелькнул на его лице, — внимательные.
— Я и есть солдат, — возразила она, — это то, чем я занимаюсь.
Рамиус отвернулся.
— Здесь не война.
— Ты ошибаешься, — ответила Марайн, — здесь всегда война. Если бы это было не так, ты бы не нуждался в ком-либо вроде меня.
Он взглянул в иллюминатор.
— Ты больше, чем просто защитник…
Невысказанная часть заставила ее губы свернуться.
— Однажды, возможно, но не сейчас. Этот путь калечит нас.
Рамиус быстро повернулся к ней. Эта боль в ее глазах была ли каким-то проблеском предательства? Ожидал ли он, что Марайн примет его сторону во всем этом? Она никак не отреагировала, выражение ее лица было совершенно естественным.
ОН ЧИТАЛ ее мысли в глазах, он мог полностью открыть их и вывернуть ее разум наизнанку, если приложить достаточно психических сил, но Рамиус был пуст от усилий, хотя он ненавидел признавать это, он чувствовал вину. Осуждающее лицо Марайн, ее желтовато-коричневая кожа обрамляла линию губ и темные глаза, оно обвиняло. Упрекало его за ошибки, за безумие. Она винила его во всем, во всем, что произошло на Орилане. Он не мог спорить с ней. Это была правда, его любопытство и высокомерие стоило жизни целому миру. Марайн приблизилась к нему и он почувствовал волну адреналина, когда ее губы начали шептать ему на ухо, слишком тихо, чтоб нарушить уединение тамбура.