Она вдруг призналась себе, что не хотела бы потерять шотландца, как многих других. Она нашла его случайно, но так и не выпустила из рук.
В тот день Жанна была зла, точно стая баргестов. Она едва успела прибыть в предместья Реймса, как лишилась очередного телохранителя. И больше того, телохранитель хотел убить её. По приказу королевы. И хоть перед смертью он не сказал прямо, Жанна была уверена, что Филипп де Валуа знал об этом.
А потому, увидев казнь на площади, колдунья не колебалась ни мгновения. Ей требовался сопровождающий, и сейчас устроил бы любой висельник. Больше того: висельник был бы лучше любого из напыщенных гордецов Филиппа, с которыми она не могла больше чувствовать себя в безопасности.
Эшафот здесь возвели недавно – он ещё не потемнел от времени и пролитой крови, а дерево дышало свежестью. Как и всегда при казнях, народу на площади столпилось немало. Люди гомонили, что-то кричали, глядя на плаху, возле которой уже стоял на коленях осуждённый.
В другое время Жанна вряд ли учудила бы такое. Но сейчас она была слишком разъярена.
– А ну стой! – рявкнула она, и палач опустил занесённый было топор. Осуждённый повернул голову. – Кого казните?
– Рыцаря Эвена из Шотландии, мадам, – помедлив, ответил судья. Глазами он шарил по телу Жанны, пытаясь понять, кто это такая, но синий с лилиями королевский плащ говорил сам за себя. – Приговорён к смерти за колдовство.
– Вот как? – Жанна ядовито усмехнулась. – И что же он сделал?
– Колдовство, мадам! Появился из воздуха посреди городской площади! Свидетелей не счесть.
– А что говорит сам мессир Эвен?
– Проделки фей, мадам.
– Отлично. Меня это устраивает. Мессир Эвен! Хочешь спуститься с этого помоста живым?
Несколько долгих мгновений он молчал, и Жанна решила уже, что зря не прошла мимо.
– Хочу, – сказал рыцарь.
– Прекрасно. Ты, дылда! – бросила она палачу. – Развяжи его.
– Да что вы... – возмутился было судья, но тут Жанна швырнула ему в руки свой кошелёк.
– Там двадцать ливров, – сказала она. – Это вчетверо больше против тех взяток, что ты обычно берёшь. А в городской совет передашь, что этот человек потребовался Изгоняющей, почему я его и забрала. Шевелись!
Растерянный палач перерезал верёвки: спорить с Жанной он не решился. Эвен медленно поднялся, растирая запястья. Посмотрел в голубые глаза колдуньи, и та улыбнулась.
– Ты согласен сопроводить меня до Парижа? – спросила она.
– Хоть в самое пекло, миледи, – ответил он.
Теперь они и очутились в пекле.
Вскоре бульон закипел, и Жанна добавила туда гвоздики с корицей, а потом и вовсе сняла с огня. Пусть это был не леш ломбар[2], который подавали знатным аристократам в столице, но пахла свинина прекрасно – и когда Жанна уже собралась сесть за стол, в трапезную вошёл Солнечный рыцарь.
– Святой Рафаил! – воскликнул он, увидев стол. – Однако же я вовремя.
– Садитесь, мессир, – сказала Жанна. – Увы, я не нашла у вас в доме рыбы, так что пришлось готовить что было...
– Бог простит, – хмыкнул Жан, отодвигая стул. – Уж он-то должен понимать, что соблюдать посты во время бедствий будет только дурак.
На еду он набросился с явным удовольствием. Несмотря на титул графа, Жан презирал долгие роскошные обеды со множеством блюд и считал, что это к лицу разве что отъявленному гурману. А уж роскошничать во время чумы и вовсе словно плевать на лик Христа. Бедняки, которым в других краях обычно доставались объедки, с ним были не согласны, но Солнечный рыцарь их мнением не интересовался. И жил подчёркнуто просто – хотя Жанна считала, что главную роль здесь всё же играли деньги. У графа д’Артуа в замке было полторы сотни слуг, Жан, как она видела теперь, обходился и одним-единственным.
– Признаться, это лучшее, что я ел за последние два месяца, – проговорил Жан, запив очередной кусок глотком вина.
– Меня всегда изумляли мужчины, готовящие себе сами.
– А! – он лишь вздохнул. – Два месяца назад в этом доме жила прекрасная нимфа, замечательная кухарка, чьи блюда не стыдно было бы подать и самому королю. Но однажды она сходила в церковь, а вернувшись, стала кашлять кровью и через день умерла. Я сам хоронил бедную девушку... ну а брать кого-то на её место посчитал недостойным. Пусть уж лучше ещё одна девица укроется в лесах и переждёт болезнь, чем умрёт на моей кухне.